Культурное наследие Сибири Электронное
научное
издание
Карта сайта
Поиск по сайту

О журнале | Номера журнала | Правила оформления статей




2015, № 2

 

Е.Ю. Смирнова

ЖЕНСКИЕ РУКОДЕЛИЯ, ИХ МЕСТО И РОЛЬ В ОБЩЕМ ИСТОРИЧЕСКОМ И КУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ
(РОССИЯ И СИБИРЬ)*

 

* Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект №14-50-00036)


Прежде, чем начать разговор собственно о женских рукоделиях, очевидно, стоит задуматься, а почему рукоделия – женские? Широко известны факты, когда рукодельничают мужчины – не точат табакерки, как Пётр Первый, а вышивают и вяжут. Мужчины с давних времен увлекались вышивкой. Особенно те, кто был вынужден постоянно сталкиваться со стрессами. Известно, что прекрасно вышивал для успокоения нервов французский король Людовик ХVI, посиживал за пяльцами и прусский монарх Фридрих Великий.

Вот в советском фильме «Посол Советского Союза» (1969), снятом по пьесе А. и П. Тур «Чрезвычайный посол», король (А. Кторов) условного и точно не названного скандинавского государства беседует с послом СССР Еленой Кольцовой (Ю. Борисова) о вышивках и та говорит, что видела вышивки Его Величества в Национальном музее. Это о короле Швеции Густаве V (1858−1950) из династии Бернадоттов, хобби которого была вышивка крестом; в Национальном музее Стокгольма собрана коллекцию его работ. Неизвестно, была ли нервной должность губернатора в гоголевских «Мёртвых душах», но он «имел на шее Анну, и поговаривали даже, что был представлен к звезде; впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю»1.

Современная действительность ничуть не меньше располагает мужчин к рукоделию. Спортсмены (боксёры, футболисты, хоккеисты) вяжут и вышивают перед состязаниями, чтобы сосредоточиться и сберечь нервы, иногда по прямой рекомендации тренеров и спортивных психологов. И не только спортсмены. Современный мужчина не боится признать, что хобби у него – скорее женское. В рамках современной европейской (атлантической) культурной и цивилизационной парадигмы всё большее распространение получает образ мужчины со спицами в руках. Оставим в стороне такие скандальные издания как «Ничего себе клубочки: практическое руководство по вязанию для современного мужчины», где гендерные аспекты этого рукоделия доведены до крайности2, и обратимся к руководствам по вязанию для тех мужчин, которые «играют в гольф и ходят на рыбалку», и которым «ничего не мешает вязать». В одном из них вязальщик признаёт: «Я люблю всё делать идеально, а в вязании достичь идеала не так-то просто. У меня математическое мышление, я человек целеустремлённый, немного даже одержимый, а вязание – это как раз то, что занимает и руки, и голову»3.

Итак, очевидно, что рукоделие – не только и не столько женское занятие. Так почему же, всё-таки, рукоделия воспринимаются сознанием как преимущественно женские? И – что такое рукоделия?

В первой половине XVIII в. в русском языке «рукоделие», «художество» и «ремесло» были взаимозаменяемыми определениями работы ремесленников. Во второй половине века слова потеряли гибкость употребления. «Художество» стало применяться только по отношению к искусству, в особенности после открытия в Петербурге в 1757 г. Академии художеств. «Ремесло» приобрело значение ручного труда, работы и умения, коим добывают хлеб, которое сводилось теперь к таким профессиям, как плотницкое или кузнецкое дело, требовавшим долгих лет ученичества. Наконец, термин «рукоделие» стал применяться к женскому шитью и другим рукодельным практикам4.

Связано это было, прежде всего, с тем, что именно слово «рукоделие» было выбрано чиновниками XVIII в. для обозначения курсов шитья в школах, прежде всего, для девушек из неблагородных семей – образовательных учреждениях, возникших в России под патронажем Екатерины Великой и попавших затем под опеку Марии Фёдоровны – супруги государя Павла Петровича. Не касаясь особо вопросов истоков женского, в том числе и профессионального образования, которые уже получили надлежащую оценку в исторической и культурологической литературе5, отметим, что уже к середине XIX в., благодаря политике женского образования в Российской империи, женским рукоделием стало называться то, что именно женщина выполняет иголкой (спицей, крючком) из ткани (ниток) преимущественно в домашних условиях, для собственных нужд или на продажу.

К последней четверти XIX в. круг занятий, подпадающих под определение «женские рукоделия», сложился уже прочно. Вот книга «Курс женских рукоделий. С 1107 рисунками в тексте. Рекомендован во все женские учебные заведения Ведомства учреждений Императрицы Марии, как пособие при обучении шитью, вышиванию и так наз. изящным рукоделиям и для ученических и учительских библиотек женских учебных заведений Министерства Народного Просвещения. Издание редакции журнала "Вестник Моды"», первое издание которого было в 1887 г. В предисловии к 3-му изданию (1902 г.) говорится, что издатели «не нашли нужным внести в новое издание тех "изящных работ", которые появились со времени выхода 1-го изд., потому что одни из этих работ не подходят под название рукоделия (живопись по материи, выжигание и т.п.), а другие представляют новую вариацию того, что уже вошло в наш "Курс"»6.

Таким образом, рукоделиями считались: штопка и починка белья и платьев; шитьё гладью; шитьё по полотну; шитьё по шёлковой материи и бархату; шитьё золотом; накладное шитьё; шитьё по канве; вязание на спицах; вязание в тамбур; фриволите; макраме; филе; вышитое кружево; кружева иголкой; плетёные кружева; отделка работ. Отметим, что изделия, выполненные перечисленными техническими приёмами – почти все декоративные; их утилитарное предназначение не оправдывается сложностью изготовления. Это, выражаясь современным языком, – предметы декора. Но в книге «Курс женских рукоделий» есть и разделы «Шитьё на руках» и «Швейная машина и шитьё на машине». Кажется, что если исходить из того, что рукоделие – процесс создания избыточного, не выполняющего сугубо утилитарных задач предмета, то разделы эти чужеродны. Это понимают, видимо и авторы, потому что оговариваются: «Некоторые из наших читательниц, по всей вероятности, скажут, что уроки шитья совершенно лишние, так как в настоящее время существуют швейные машины, на которых почти все умеют шить. Мы ответим им на это следующее: во-первых, не все детали шитья можно исполнять на машинке, и во-вторых, что простое шитьё есть начало всех женских работ иголкой, и тем из наших читательниц, которые хорошо и ловко владеют ею, сравнительно нетрудно будет исполнять все изящные рукоделия»7.

Подтверждением наших построений будет то, что все иные виды женских работ из ткани к рукоделиям не относят, а выделяют, скажем, «Курс кройки, шитья и примерки дамских нарядов», «Курс кройки, шитья и примерки детских нарядов», «Курс кройки, примерки и шитья белья: мужского, дамского и детского»8.

Определив перечень женских рукоделий, зададимся вопросом – какова сфера их применений? Это, в первую очередь, женская одежда и бельё, отчасти детская одежда и бельё, бельё постельное и столовое, предметы для украшения интерьера. И если девичьи и дамские наряды украшались изящными приёмами вне зависимости от возраста владелицы, то мальчиков «декорировали» предметами женских рукоделий (воротнички, платьица) лишь до начала учения в казённом или частном заведении. Как видим, взрослые мужчины (считаем с 10 лет, когда мальчик надевал свой первый, гимназический, мундир и до 60−65 лет – возраста выхода в отставку) не являются фокус-группой для женских рукоделий. Почему?

Прежде всего, это связано с тем, что мужское платье, подчиняясь законам моды, уже с начала XIX века, становится более сдержанным по сравнению с дамским, шитые камзолы и кружевные манжеты уходят в прошлое. Однако это не исключает сложности кроя – и в XIX в., и ныне, мужской костюм, как штатский, так и военный, требует высокого мастерства и профессионального, а не «домашнего» исполнения:

«Штатский и военный портной Выводцев-Кутейников был портач и халтурщик, которого Штуб мгновенно разоблачил. Что такое настоящий китель – старый негодяй понятия не имел, и Август Янович со своими глубокими и основательными знаниями предмета мгновенно вогнал его в пот. − Разве так делается спинка? – спрашивал тенорком Штуб. − Разве так затягивают фасонные линии? Вы же стачать гривенку не умеете, вы папорку не подложили толком. А кант? Как вы делаете кант? Выводцев-Кутейников прижал ладони к груди и обнаружил свою полную безграмотность. Он не слышал никогда о том, что вторая линия канта делается путем вдавливания проволоки очень горячим утюгом.
− Дайте утюг, − сказал Август Янович, − я вам покажу, что такое настоящая работа.
Он сбросил свой лоснящийся китель, поправил очки и взялся за работу, маленький, коротконогий, загадочный человек, который ко всему прочему был еще и портным.
− На вашем месте я бы занял пост директора мастерской, − говорил Штуб, сильно и ловко упираясь руками в тяжелый утюг. − Директор вправе ничего не уметь, а вы настолько ничего не знаете, что для вас посадить грудь на клей − проблема»
9.

Итак, рукоделия, «изящные занятия», «ручная работа» (не в том смысле, что «не фабричная», «не машинная», а та, которую держат в руках и которая не требует громоздких стационарных приспособлений) – сфера женского труда, требующая, однако профессиональных навыков, и, следственно обучения и подготовки. Учиться можно было дома, в семье (у матери, бабушки), в специальном учебном заведении (институте, школе, приюте, училище), или таинственным образом овладевать секретами рукоделия в силу имманентно присутствующего женского начала. Один из самых известных примеров – Вера Павловна из романа Чернышевского «Что делать?». Проучившись в пансионе 2 года (с 12 до 14 лет), Верочка становится непревзойдённой мастерицей и обшивает всю семью, включая отца и брата, что совершенно неправдоподобно. Заметив вскользь, что Н.Г. Чернышевский отличался патологической невнимательностью к деталям, которую В.В. Набоков не без ехидства объяснял любовью к общему – к энциклопедии, и презрительной ненавистью к частному – к монографии10, предположим, что революционный трибун и не подозревал, что девушек необходимо учить шитью и рукоделию – раз женщина, значит, всё это она уже умеет.

Такие взгляды, кстати, очень характерны. Во вполне утопическом романе «Лунная долина» Д. Лондон впадает в подобное же заблуждение. Главная героиня, рано оставшаяся сиротой, воспитывалась в приюте, работала с 14 лет то на джутовой фабрике, то на консервной, то гладильщицей в паровой прачечной. Выйдя замуж в 24 года, она внезапно обнаружила в себе незаурядные таланты швеи, белошвейки, вышивальщицы, вязальщицы и плетельщицы кружев, что и позволило ей организовать семейный быт с невиданными для её круга комфортом и даже изысканностью. Ясно, что писатель даже не представлял, сколько труда и времени требуется, чтобы научиться всем этим рукодельным занятиям.

В России начала XX в. женскому рукоделию, как и шитью, обучали на очень высоком уровне. Например, в программы епархиальных духовных женских училищ были включен курс «Теории платья и белья». Что касается рукоделий, то при Императорском Строгановском Центральном художественно-промышленном училище (ныне – Московская государственная художественно-промышленная академия имени С.Г. Строганова), одном из старейших в России художественных учебных заведений в области промышленного, монументально-декоративного и прикладного искусства и искусства интерьера существовала вышивальная мастерская; очень любопытные воспоминания о ней оставила Татьяна Александровна Аксакова-Сиверс (1892−1982), которая обучалась в этой мастерской три года – с 1910-го по 1913-й: «Три года, связанные с пребыванием в Строгановском училище, мне кажутся теперь если не самыми счастливыми, то, во всяком случае, самыми безмятежными годами моей жизни. Закончить Училище мне не пришлось – я ушла из третьего класса, выйдя замуж, но приобретенная специальность по вышивке очень мне пригодилась в дальнейшем»11. Когда Татьяну Александровну с семьёй после Октябрьской революции 1917 года выслали из Петрограда в Калугу, ей предстояло решать насущные вопросы материального обеспечения семьи: «Помню, как в 1921 г., в Калуге, ко мне впервые пришли "две барышни или дамочки" и попросили вышить им "винивьетки" на платье. За этой первой "винивьеткой" последовали многие другие, которые неизменно выручали меня в трудные дни и заставляли добром поминать Строгановское училище, без которого не могло быть "винивьеток"»12.

В этом же, 1921 г., но уже в Козельске Калужской губернии Татьяна Александровна «занялась необыкновенным ремеслом: шитьем повойников. Повойником называется род шапочки, которую носят под платком калужские замужние женщины. Передняя, налобная часть обычно украшается блестками, позументом или "гитанами" (гитаны – зигзагообразная тесьма). Особенно богатым должен был быть свадебный повойник, так как существует ритуал заплетать перед венцом невесте волосы в две косы и в первый раз надевать на нее повойник. Каждая деревня придерживалась своего покроя – так, Прыски носили повойники со сборами, а Березичи и Дешовки требовали бантовых складок, что было сложнее для производства. Должна сказать, что мои повойники не имели себе равных: я на них изрезала все свои бальные платья, а налобники украшала по правилам Строгановского училища. К сожалению, за всю эту красоту цены не надбавлялись – больше 10−12 яиц за повойник получить не удавалось, а когда я заикалась о масле, то мне отвечали: "Что ты, матушка, мы теперь молоко шильцем хлебаем!"
Зато я приобрела известность. В базарный день перед домом Косниковых останавливались подводы, и бабы спрашивали: "Где здесь живет повойница?"
»13

Очень ярко можно представить, например, следующее. Некоторые работы «козельской повойницы» Аксаковой-Сиверс пережили все послереволюционные, военные и послевоенные годы и попали в поле зрения собирателей-этнографов или музейных работников. А на повойниках – парижские шелка и бархаты, стилизованные орнаментальные формы, да много ещё чего! Как тут не сделать выводов о необыкновенной выразительности и самобытности мастерства русских крестьянок и несомненном его художественном превосходстве.

Несмотря на значительные успехи художников-прикладников, в том числе и вышивальщиц, таких учебных заведений, как Строгановское училище, в обществе не утихали споры о соотношении «чистого» и прикладного искусства. Детская писательница М.В. Ямщикова (урождённая Рокотова), выступавшая под псевдонимом Ал. Алтаев, вспоминала, что в 1887 г. тётка отдала её в рисовальную школу Общества поощрения художников (Рисовальная школа готовила к поступлению в Санкт-Петербургскую академию художеств и была заведением вполне академическим):

«Казаринова спрашивала меня:
– Вы, Рокотова, довольны своей судьбой? Так и будете тащиться черепашьим шагом? Уж лучше бы пошли к Штиглицу.
Школа Штиглица была конкурентом нашей школы, но отличалась прикладным характером. У нас к ней относились с некоторым пренебрежением.
– От Штиглица отлично можно устроиться на фабрике, например: расписывать фарфоровую посуду.
В тоне голоса Казариновой я улавливала презрительные нотки. Я вспыхивала.
– Что же, честный ремесленник достоин всякого уважения, – заступалась Ариадна»
14.

Однако для основной массы женщин эти споры были бесконечно далеки от их собственной жизни, в которых рукоделия занимали очень важное место.
Не затрагивая тему художественного самовыражения мастериц, для которых рукоделие было прежде всего искусством, и тех рукодельниц, которым всё это просто нравилось, вне зависимости от качества выходивших из их рук изделий, не ошибёмся, если скажем, что наиважнейшим вопросом был вопрос финансовый. Даже если мастерица не продавала изделия своей работы, а обслуживала собственную семью, выгоды были очевидны. Простой пример. Сорочка дамская дневная из нансука с широким шитьём в каталоге «Мюра и Мерилиза» (весна и лето 1906 г.)15 стоит 2 руб. 75 коп. По этому же каталогу материал для шитья и приклад обойдётся чуть дороже полутора рублей (нансук – 1 руб., широкое шитьё – 60 коп.). А работа, конечно же, «ничего не стоит» – руки и время свои. И всё же, покупки у «Мюра» – для среднего класса, менее качественный товар можно купить дешевле. Особенно, если, следуя указаниям «Домостроя», покупать не на отрез, а штуками, кусками и мотками.

Здесь следует немного отвлечься и остановиться на том месте, которое в жизни российского обывателя второй половины XIX – начала XX в. занимал торговый дом «Мюр и Мерилиз». Основали фирму «Мюр и Мерилиз» шотландцы Арчибальд Мерилиз и Эндрю Мюр. Это был первый в России торговый центр для людей среднего класса, где можно было купить почти все, кроме продуктов. В 1892 г. «Мюр и Мерилиз» открыл новый центр в самом начале Петровки, вблизи других дорогих магазинов на Кузнецком мосту и неподалеку от шикарного Пассажа. Московский магазин «Мюр и Мерилиз» (ныне – ЦУМ) был известен по всей России: четыре раза в год, к началу каждого сезона, издавались каталоги товаров, которые бесплатно рассылались всем желающим, так же, как и образцы тканей, и любой житель страны от Варшавы до Владивостока мог выписать товар по почте с бесплатной доставкой.

Эту фирму очень ценил, например, А.П. Чехов за её универсальные возможности и прибегал к магазину и его ассортименту часто – и в личных покупках, и по почте через каталог, и, пользуясь собственной популярностью у читателей всех слоёв российского общества, напрямую обращался к сотрудникам магазина: «7 декабря 1899 г. Ялта. Москва. Магазин Мюр и Мерилиз на Петровке. Отделение сукон. Дорогой Петр Васильевич, позвольте обеспокоить Вас просьбой. Будьте добры вышлите мне (Ялта, А.П. Чехову) наложен. платежом по почте теплый платок для старушки, которая проживает у нас, – ценою от 6 рублей, потеплее и помягче. Для той же старушки войлочные туфли № 15, и для матери тоже туфли войлочные № 16. Как поживаете? Желаю Вам и Вашему семейству благополучно дождаться праздников и провести их в довольстве и в богатстве, а главное – в добром здоровье. Жму руку. Ваш душевно А. Чехов»16.

Хотя он же, прекрасно осознавая масштабность «Мюра и Мерилиза», его очевидную привлекательность для женщин (видимо, предчувствуя вакханалию потребления и шоппинга), выразительно пишет 1 октября 1898 г. из Ялты же Т.Л. Щепкиной-Куперник: «Да, Вы правы, бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам, и, я думаю, только одно есть средство для борьбы с этим бедствием: зазвать всех баб в магазин Мюр и Мерилиз и магазин сжечь»17.

Но «Мюр и Мерилиз» предоставлял не только материалы для женских рукоделий (ткани, шитьё, прошивки, кружева, ленты, тесьму, канву и пр.), но и вещи для вышивания на свой вкус, не декорированные изначально. Это, например, канвовые скатерти и подстаканники с бахромой (цвета: суровые, белые, крем). Интересно, что в «Отделе дамских рукоделий» каталога предлагаются не материалы для этих занятий, как можно было ожидать, а именно товары: «саше для щётки на канве камилла, вышитое крученой блестящей бумагой» (1 руб. 40 коп.); «кармашек для детей, вязанный из блестящей крученой бумаги, на шелковой подкладке» (90 коп.); «салфетка с вязанной крючком каймой, середина из каймы-конгресс» (1 руб. 60 коп.). Эти не особенно дешёвые товары приобретались и по прямому своему назначению, и как образцы для воспроизведения в домашних условиях, что обходилось намного дешевле. Здесь же можно было купить начатые работы, чтобы завершить их (например, «полоса с начатой работой по канве конгресс, цвета крем, рисунок колокольчики с материалом для окончания» – 2 руб. 25 коп. Напомним, что примерно столько же стоила женская дневная сорочка). Кстати, удачная идея выпуска изделий с начатой вышивкой просуществовала долго, вплоть до 1970-х гг.

Но финансовая выгода домашних рукоделий не может заслонить другие сферы, где женские рукоделия выступают на первый план – не материально, но идеологически. Это, безусловно, касается роли женщины в обществе как хранительницы домашнего очага, нравственной её роли, обусловленной правильным воспитанием. Хорошо воспитанная, порядочная девушка умеет шить, вязать, вышивать, штопать; это подразумевает либо прочные семейные устои (что предпочтительнее), либо полученное специальное образование. Этот стереотип начал складываться с начала эпохи Просвещения и был очень устойчивым, особенно в Европе. Вот строки из популярного до сих пор романа Шарлотты Бронте «Джен Эйр» (впервые опубликован в 1847 г.):

«Но я уверена, что вы очень умная, − продолжала Бесси, стараясь меня утешить. − Чему вы научились? Вы умеете играть на рояле?
− Немного.
В комнате стоял рояль. Бесси открыла его и попросила меня сесть и что-нибудь сыграть. Я исполнила один-два вальса, и она с энтузиазмом заявила:
− Нашим барышням так не сыграть! Я всегда была уверена, что вы способнее ко всякому учению, чем они! А рисовать вы умеете? Да?
− Вот один из моих рисунков, над камином.
− Но это же очень красиво, мисс Джен! Лучше не нарисовал бы и наш учитель рисования, не говоря уже о самих барышнях, которым до этого далеко, как до неба. А по-французски вы тоже научились?
− Да, Бесси, я читаю и говорю по-французски.
− И умеете вышивать и шить?
− Умею.
− О, да вы стали действительно настоящей леди, мисс Джен!»
18

Однако для России, где местом политической борьбы была беллетристика, отражавшая все оттенки бытового поведения, а иногда и фрондёрства, характерна оппозиция «шитьё − рукоделие», где под шитьём подразумевалось изготовление нужных в быту вещей («работа» по терминологии демократически настроенных слоёв общества), термин же «рукоделие» неизменно содержал негативно-иронический оттенок необязательности, избыточности и даже ненужности. Очень ярко это показал Н.С. Лесков в первом русском антинигилистическом романе «Некуда». Положительная героиня Лиза Бахарева (погубленная впоследствии нигилистическими «ловцами душ») занимается шитьем:

«Лизу теперь бросило на работу: благо, глаза хорошо служили. Она не покидала иголки целый день и только вечером гуляла и читала в постели. Не только трудно было найти швею прилежнее ее, но далеко не всякая из швей могла сравниться с нею и в искусстве. От полотняной сорочки и батистовой кофты до скромного жаконетного платья и шелковой мантильи на ней все было сшито ее собственными руками. Лиза с жадностью училась работать у Неонилы Семеновны и работала, рук не покладывая и ни в чем уже не уступая своей учительнице.
– Мастерица ты такая! – говорила Марина Абрамовна, рассматривая чистую строчку, которую гнала Лиза на отцовской рубашке, бескорыстно помогая в этой работе Неониле Семеновне.
– Вы, барышня, у нас хлеб скоро отобьете, – добавляла, любуясь тою же мастерскою строчкою, Неонила Семеновна»
19.

Героиня же совершенно отрицательная – вздорная, пустая и лживая эгоистка – докторша Розанова склоняется именно к рукоделию:

«Около Розановой стояла тарелка с фруктами, но она к ним не касалась. Ее пальцы быстро собирали рюш, ловко группировали его с мелкими цветочками и приметывали все это к висевшей на подставке наколке.
– Очень мило! – раздавалось со всех сторон.
– Я думаю завести мастерскую.
– Всякий труд почтенен, всякий труд заслуживает похвалы и поощрения и не унижает человека.
Ольга Сергеевна произнесла это, не ожидая ниоткуда никакого возражения, но, к величайшему удивлению, Помада вдруг, не в бровь, а прямо в глаз, бухнул:
– Это рассуждать, Ольга Сергеевна, так отлично, а сами вы модистку в гости не позовете и за стол не посадите»
20.

Примерно такая же точка зрения присутствует в «Анне Карениной» Л.Н. Толстого: «Несмотря на его уверения в противном, она была твердо уверена, что он такой же и еще лучше христианин, чем она, и что все то, что он говорит об этом, есть одна из его смешных мужских выходок, как то, что он говорил про broderie anglaise: будто добрые люди штопают дыры, а она их нарочно вырезывает, и т.п.»21.

Даже известный фактический разрыв Толстого с Тургеневым произошёл именно на формальной почве женских рукодельных работ. По воспоминаниям А.А. Фета,

«Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей.
– Теперь, – сказал Тургенев, – англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности.
– И это вы считаете хорошим? – спросил Толстой.
– Конечно; это сближает благотворительницу с насущною нуждой.
– А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену»
22.

Как видим, полем идеологической борьбы в России может быть что угодно – от штопки прохудившейся одежды до ширины мужских брюк (если припомнить советских «стиляг» 1950-х гг.).

Однако вернемся к собственно рукоделиям. Очень важную роль играли узоры для вышивания – пока не было налажено массовое их издание, узоры перерисовывались и передавались из рук в руки. Вот описанная П.И. Мельниковым-Печерским сцена в керженских скитах:

« …а Настя тебе и новых узоров прислала, – заметила Фленушка.
– Ну, вот за этот подарочек так оченно я благодарна, – молвила Марьюшка. – А то узорами-то у нас больно уж стало бедно, все старые да рваные»
23.

Коренным образом ситуация изменилась в последней четверти XIX в. и связано это изменение было, в первую очередь, с известной парфюмерно-косметической фирмой «Товарищество Брокар и К°». Мелкая кустарная мастерская, основанная в Москве в 1864 г. Генрихом Брокаром, французом по происхождению, к 1880-м гг. переросла в крупную фирму, торговавшую по всей стране. Одним из приоритетных направлений производства стали дешёвые сорта туалетного мыла. Наиболее популярными были сорта брокаровкого мыла («Сельское», «Русское», «Национальное» и др.), к которым прилагалась премия – лист со схемами для вышивки крестом в так называемом русском стиле. Если учесть громадную популярность брокаровского мыла в народе и то, что купить его можно было во всех краях империи, эти бесплатные схемы для вышивки разлетелись по всей стране.

Интерес общества к отечественной истории, культуре были характерным веянием времени. Предлагаемые фирмой Брокара мотивы орнаментов в виде стилизованных гирлянд из реалистично трактованных цветов, в первую очередь роз и васильков, геометрических мотивов из ромбов и других разнообразных фигур воспринимались как «истинно народные», поскольку заимствовались художниками с подлинных образцов крестьянского творчества. Подобными вышитыми узорами украшались полотенца, скатерти, подзоры, а также отдельные детали традиционной крестьянской одежды (рукава, подолы передников, нагрудные части рубах) и городская одежда, выполненная в «русском стиле»24.

И.В. Шмелев в автобиографической книге «Богомолье», посвященной паломничеству в Троице-Сергиеву лавру, пишет: «А на лужку, под берёзой, сидит красивая барышня, вся расшитая по рисункам и в бусах с лентами, – всё-то на нас поглядывает»25. Барышня – внучка богатого сергиево-посадского купца-игрушечника Аксёнова; июньское паломничество маленького Шмелёва в Троице-Сергиеву лавру, описанное в автобиографической книге «Богомолье» состоялось в конце 1870-х гг.

Разумеется, были в обращении и другие узоры для вышивки, и совершенно неожиданные для них источники. Из воспоминаний В.П. Катаева (события конца XIX в.):

«…мама купила … лист канвы и два мотка красной и черной шерсти для того, чтобы вышить крестиками украинский орнамент на папиной рубахе, что имело особенное значение, так как папа окончил Новороссийский университет по историко-филологическому факультету с серебряной медалью за работу о византийском влиянии на народное искусство юга Украины, или, как тогда говорили, Новороссии…
…будучи студентом последнего курса, папа летом пешком исходил множество украинских сел и деревень с тетрадкой, куда – со свойственным ему педантизмом – срисовывал красным и синим карандашом народные орнаменты и вышивки на рубахах и рушниках – полотенцах.
Я живо представляю себе, как мама нашла эти тетрадки и в виде сюрприза тайно вышила красной и черной шерстью крестиками полотняную летнюю рубаху для папы. Сколько помню свое детство, в нем всегда присутствовала полотняная папина рубаха с маминой вышивкой на вороте и рукавах. Эта рубаха казалась неизносимой, и после множества стирок и глаженья крестики ее вышивки не теряли своей яркости...
Кроме этой рубахи, помню серую холщовую наволочку, которую надевали на подушку, отправляясь куда-нибудь в дальнюю дорогу. Эта дорожная наволочка была тоже вышита шерстью, но уже в другом духе, чем папина рубаха. Здесь мама дала волю своей фантазии и уже без всяких византийских орнаментов не только черной и красной, но также зеленой, голубой, синей шерстью вышила гладью замечательно красивый букет, где без труда можно было узнать розы, гвоздики и фиалки»
26.

И всё же «брокаровские» узоры остаются в своем роде уникальными. Они настолько органично вошли в быт в качестве «русских народных», что это иногда влечет за собой досадные ошибки. В фильме С.А. Герасимова «Юность Петра» (1980) есть сцена в избе разбогатевшего Ивашки Бровкина – образа в ней украшены полотенцем с красно-белой вышивкой «брокаровским» рисунком, а помимо этого – кружевными концами, связанными крючком в филейной технике. Безусловно, для начала XVIII века это – нонсенс. И всё же нельзя не восхититься тем мощным влиянием, которое маркетинговый ход товарищества «Брокар и К°» оказал (и оказывает по сей день) на женские рукоделия в России.

Здесь же следует сказать об особом жанре женских рукоделий – метках на белье (нательном, столовом, постельном). Обычай этот, как и многое другое, пришёл из Западной Европы. В допетровской Руси, с её замкнутым феодальным хозяйством, в метках на белье не было надобности, т.к. оно никогда не покидало дома. С XVIII в. и в России появились такие метки – как для учёта, так и для щегольства. Постепенно вокруг них сложилась особая система семейных ценностей. По правилам хорошего тона полагалось, чтобы у мужа и жены на белье стояли разные метки (у жены – по девичьей фамилии), что означало процесс прилежного приготовления невестой приданого в доброкачественных семейных условиях. Во всяком случае, эта ситуация была идеальной, хотя в жизни всё могло сложиться и по другому: «На наволочках были вышиты гладью ее буквы – по девической фамилии – хотя я знал, что приданого мама ей не заготовила, – Лиза вышла замуж внезапно и не из дому. Очевидно, все это было сделано самой Лизой после, но по правилам хорошего быта»27.

Даже сам процесс вышивания меток на белье мог восприниматься как что-то домашнее и уютное, как в рассказе Саши Черного «Люди летом» (1910), персонажи которого – холостая молодежь («докторша», учительница, курсистка, лаборант по физике и художник), а действие происходит в дачной местности на побережье Балтийского моря, близ Усть-Нарвы: «Перечинили всё бельё. Обшивали при мужчинах русскими кружевами свои «интимности», ставили метки, большие, лишь бы подольше вышивать, на кухонных полотенцах, наволочках, носовых платках. Лаборант и художник воспользовались их рвением – и притащили своё бельё. Пометили и им, а художник за это рисовал буквы. Рисовал со вкусом и непонятно-долго»28.

Несоблюдение правил могло привести и к скандалу, как в романе Г. Уэллса «Сон», где горничная (начало XX в.) отказывается прислуживать паре, снявшей комнату, мотивируя это тем, что метки на белье у дамы и джентльмена разные, а сами они назвались именем, и вовсе начинающимся на другую («третью») букву. Следовательно, делает совершенно верный вывод горничная, пара эта находится в незаконной связи, а комнату сняла для свиданий. Правда, хозяйка сурово отчитывает свою работницу: «А нам что? У нас меблированные комнаты, а не сыскное агентство. Если мистер и миссис Мильтон вздумают поставить на белье сотню меток, и все разные – нам-то какое дело? Зато на счету у них всегда стоит: «Уплачено вперед; с благодарностью –  Матильда Гуд». Мне другого брачного свидетельства не требуется. Поняла?»29.

И ещё одна смысловая нагрузка женских рукоделий – представительская. Женщина с рукоделием в руках всегда производит впечатление женщины порядочной, семейственной, скромной. «На прогулку молодые девушки должны лучше брать работу нежели книгу, потому что работая можно разговаривать, и ручное занятие требует менее сосредоточенного внимания, чем чтение. В Париже на прогулках не занимаются работами, а ещё менее чтением; это последнее считается даже дурным тоном. Однако, если молодая мать приведёт в сад своих детей играть ей не мешает иметь с собой небольшую работу; только при этом она должна поместиться в сторонке, так как неприлично ни выставляться на показ с этим занятием, ни работать в нарядном туалете»30. Репринтное издание 1890 г. (Санкт-Петербург), откуда взяты эти строки, современными издателями аннотируется как содержащее правила этикета, предназначенные для высших слоев российского общества конца XIX в. Это, конечно же, смешно и неправильно – представители тех самых высших слоев не нуждались в подобных руководствах, они всё это знали с детства, воспитываясь гувернёрами и наблюдая манеру поведения в собственной семье. Такие книги предназначались в пореформенное время разночинцам, нуворишам и прочим выходцам из недворянских сословий, желавшим приобрести светскость в поведении. Тем не менее, сейчас ценность таких печатных руководств весьма высока, поскольку в них формулируется забытый ныне сложный устный кодекс поведения в самых разнообразных жизненных обстоятельствах.

Появление в публичном месте дамы с работой в руках, уже естественное в России для конца XIX в., в период петровской ломки традиционного русского быта в угоду европейским обычаям воспринималось как шок, поскольку прямо ассоциировалось с крестьянским женским подневольным трудом: «Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кириловны, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку. Казалось, они более с удивлением, чем с удовольствием присутствовали на сих нововведенных игрищах, и с досадою косились на жен и дочерей голландских шкиперов, которые в канифасных юбках, и в красных кофточках вязали свой чулок, между собою смеясь и разговаривая как будто дома»31.

Логично теперь пояснить, почему женские крестьянские работы (тканье, вышивка, бисероплетение, вязание и плетение кружев и пр.), по существу представляющие собой то же рукоделие, никогда не относили к категории женских рукоделий. Крестьянские женские работы были насущно необходимы, они обеспечивали жизненный процесс, были органичным элементом обрядов жизненного цикла (свадьбы в особенности), но никогда не становились самоцелью.
От крестьянок дистанцировались и казачки. Например, сибирский казак Федор Афанасьевич Малофеев, 1910 г. р., подчёркивая неумение казачек прясть, ткать и, вообще, то, что они крестьянских работ не знают, говорил: «Что казачка может? Разговор вести, да кружева плести»32.

Всё, что выходило за жёсткие рамки необходимости, в крестьянском быту воспринималось как ненужное бахвальство, желание выделиться. А этого мирское общество, как правило, не прощало. У П.П. Бажова:

«Желание щегольнуть друг перед другом особенно было видно в обеденную пору, когда со всех концов завода женщины с узелками шли на фабрику − несли обед мужу, сыну, брату, отцу.
Время обеденного перерыва, между одиннадцатью и двенадцатью, так и звалось "бабьим часом".
Около фабричных зданий везде были видны пестрые группы женщин. Старух мало. Одеты почище, но не по-праздничному. Шутки, смех, "загогулины с крутым поворотом" со стороны рабочих. Взвизгивание, хихиканье и взаимная слежка у женщин.
− Смотри, Елесиха-то третий пирог в половину принесла.
− Она − старуха заботливая. Сама не съест, а ребятам притащит.
− А вон видишь, Степанька чем мужа кормит? На черном куске держит.
− Покушай, значит, милый муженек, мою неудачу да фартук с кружевами мне купи.
Молодая красивая женщина в фартуке с кружевными концами слышит эти пересуды. Краснеет, готова заплакать. Муж что-то говорит ей, видимо успокаивает, но и сам смущен.
В "огневой" не заработать белого куска считалось зазорным. И многие дома голодали, чтобы только «на людях» показать кусок получше. Верхом женской заботливости считался рыбный пирог.
Эта "бабья слава", в которую, кроме показного обеда, входили и занавески на окнах хибарки, и платье по-городски, иной раз дорого стоила рабочему. В лучшем случае она толкала его на поиски дополнительного заработка в часы отдыха, что, конечно, преждевременно делало рабочего инвалидом. В худшем − начиналась погоня за местечком "потеплее", наушничество, подхалимство, чтобы пробраться в ряды заводских служащих»
33.

В случае же, когда крестьянину удавалось переместиться в более высокий социальный слой, его желание выделиться за счёт бытовых деталей подвергалось насмешкам уже с другого полюса. В своих воспоминаниях выдающийся русский книгоиздатель М.В. Сабашников, рассказывая о строительстве (1894 г.) в своём имении (сельцо Костино Владимирской губернии) нового здания школы, останавливается на психологическом конфликте двух её учителей – сына костинского крестьянина и пожилой интеллигентной учительницы: «То была медленно складывающаяся в недрах деревни собственная крестьянская интеллигенция, не отрывавшаяся от деревни, а остававшаяся в ней, для которой служба в деревне не была жертвой. …Один старательно обставлял свой домашний быт возможными удобствами (весьма скромными, разумеется) и тем, что (как ему казалось) возвышает его над общим уровнем и делает жизнь приятней. Другая проявляла равнодушие ко всем благам чисто спартанское, сказал бы я, если бы оно с 60-х годов до середины 90-х годов не было типичной особенностью идейной русской интеллигенции. Новые тюлевые занавески у Антона Карповича казались Екатерине Евгеньевне раздражающим мещанством, тогда как некоторые городские привычки Екатерины Евгеньевны воспринимались Антоном Карповичем как изнеженность и барство»34. Заметим в скобках, что эта нарождающаяся крестьянская интеллигенция вкупе с сельским духовенством всё-таки старую учительницу из школы выжили.

Если говорить о предметах украшения интерьера (раз уж были упомянуты занавески), то ассортимент их в женских рукоделиях был примерно таким: декоративные салфетки, дорожки, скатерти, антимакассары (накидки на спинку кресел, под голову), шитые картины, занавески, шторы, подушки, одеяла, ковры, газетницы, игольницы, саше и пр. В целом интерьер был ими перенасыщен, а ведь существовали ещё и полотняные чехлы для мебели. Вполне возможно представить среднего городского обывателя закутанным, как в кокон, в эти ткани, вышивки и вязания. Это совершенно соответствовало, как теперь принято говорить, «общемировым тенденциям». Во второй половине XIX в. государственный архитектор Сезар Дали в первом томе своего трехтомного трактата об архитектуре жилого дома  «Частная архитектура XIX века, городская и загородная, при Наполеоне III: новые дома Парижа и пригородов» указывает на необходимость приспособить современный дом к привычкам, вкусам и «фантазиям» его обитателей: «…не будет преувеличением назвать дом одеждой семьи. По сути, дом призван служить футляром для членов семьи, дабы укрывать их и вместе с тем преображаться, подлаживаясь под каждое их движение»35.

Разумеется, обязательным условием такого положения вещей было обилие (и даже изобилие тканей); эта доступность текстиля в XIX в. и породила модные европейские интерьеры, отголоски которых чувствуются и в Сибири середины XX в. Для основной массы городских и сельских жителей насыщение интерьеров избыточной (но престижной) тканью долгое время оставалось недостижимой мечтой и лишь к 1950-м гг. в Сибири стало возможным поместить в интерьер вожделенные рукоделия в виде салфеток, дорожек, картинок, скатертей, подзоров и пр. Например, в фондах Омского государственного историко-краеведческого музея хранится большое количество вышитых предметов интерьера. Остановимся на тех, что принадлежали татарам Западной Сибири, причём отметим, что вышивка для сибирских татар – занятие нетрадиционное и нехарактерное. Салфетки эти вышиты по белому фону (льняные и хлопчатобумажные фабричные ткани) преимущественно гладью, реже тамбуром, разноцветными нитками мулине, причём наряду с растительными мотивами присутствует и их сочетание с сюжетными мотивами («птицы на ветвях»).

Время изготовления этих нетипичных для татарского интерьера предметов – именно середина XX в.36, когда оформление интерьера вышитым текстилем в России и Сибири достигло своего апогея. В Западной Европе, а тем более в США в это время были совершенно другие интерьеры и способы их украшения. Россия опаздывала примерно на 100 лет.

 

Примечания

1 Гоголь Н.В. Мёртвые души // Гоголь Н.В. Собрание сочинений в четырёх томах. – Т. 3. – М. : Библиотека «Огонёк» ; Издательство «Правда», 1968. – С. 10.

2 Del Vecchio M. Knitting with Balls: A Hand-on Guide to Knitting for the Modern Man. – London; N.Y. : DK Publishing, 2006. – 67 p.

3 Emborsky D., Modesitt A. Men Who Knit and the Dogs Who Love Them. – Ashrville, NC : Lark Book, 2007. – P. 7.

4 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка : Т. IV. – СПб. ; Москва : Издание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа, 1882. – С. 112.

5 См., напр., прекрасную статью: Руан К. Гендерные аспекты шитья в России // Теория моды. Одежда. Тело. Культура. – М. : Новое литературное обозрение, 2009. – С. 35−70.

6 Курс женских рукоделий : Репринт. – М. : Сов. писатель, 1992. – С. 4.

7 Там же. – С. 6.

8 Там же.

9 Герман Ю.П. Я отвечаю за всё. – М. : Астрель, 2012. – С. 618.

10 Набоков В.Д. Дар. – Омск : Кн. изд-во, 1992. – С. 258.

11 Аксакова Т.А. Семейная хроника : в 2-х книгах. – Париж : Atheneum, 1988. − Кн. 1. – С. 174.

12 Там же.

13 Там же. – С. 320.

14 Ал. Алтаев (Алтаева-Ямщикова М.В). Памятные встречи. – М. : Советский писатель, 1959. – С. 111.

15 Мюр и Мерилиз : [каталог товаров]. Весна и лето 1906 г. – Москва, 1906. – 96 с.

16 Чехов А.П. Письмо Петрову П.В.; 7 декабря 1899 г. Ялта // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. Письма : в 12 т. – М., 1979. – Т. 7: Письма 1899. – С. 324.

17 Чехов А.П. Письмо Щепкиной-Куперник Т.Л.; 1 октября 1898 г. Ялта // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. Письма : в 12 т. – М., 1980. – Т. 8 : Письма, июнь 1897 – декабрь 1898. – С. 283−284.

18 Бронте Ш. Джен Эйр. – Киев : Радяньский письменник, 1956. – С. 97.

19 Лесков Н.А. Некуда // Лесков Н.А. Собрание сочинений в одиннадцати томах. Том второй. – М. : Государственное издательство художественной литературы, 1956. – С. 209.

20 Там же. – С. 215−216.

21 Толстой Л.Н. Анна Каренина. Т. 2. – М. : Изд-во «Правда», 1973. – С. 72.

22 Фет А.А. Мои воспоминания // Фет А.А. Воспоминания. – М. : Правда, 1983. – С. 359.

23 Мельников П.И. (Андрей Печерский) В лесах. Кн. 1. – М. : Гос. изд-во худож. лит., 1955. – С. 356.

24 Горожанина С.В., Зайцева Л.М. Русский народный свадебный костюм. – М. : Изд-во «Культура и традиции», 2003. – С. 64−65.

25 Шмелёв И.С. Богомолье // Шмелёв И.С. Сочинения. В 2-х т. Т. 2 : Рассказы; Богомолье. Лето Господне. – М. : Худож. лит., 1989. – С. 131.

26 Катаев В.П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. – М. : Дет. лит., 1973. – С. 451.

27 Осоргин М.А. Повесть о сестре // Осоргин М.А. Воспоминания. Повесть о сестре. – Воронеж : Изд-во Воронеж. ун-та, 1992. – С. 321.

28 Черный Саша. Люди летом // Черный Саша. Собрание сочинений : в 5 т. Т. 4 : Рассказы для больших. – М. : Эллис Лак, 1996. – С. 44.

29 Уэллс Г. Сон // Уэллс Г. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 11. – М. : Библиотека «Огонек» ; Издательство «Правда», 1964. – С. 135.

30 Жизнь в свете, дома и при дворе : Репринт. − М. : Изд-во URSS, 2007. – С. 119.

31 Пушкин А.С. Арап Петра Великого // Пушкин А.С. Собрание сочинений в шести томах. Т. 5. – М. : Библиотека «Огонек» ; Издательство «Правда», 1969. – С. 19−20.

32 Бережнова М.Л. Культура русских в коллекциях Омского государственного историко-краеведческого музея (ОГИКМ) // Культура русских в коллекциях Омского государственного историко-краеведческого музея. – Томск : Изд-во Том. ун-та, 1994. – С. 9.

33 Бажов П.П. Уральские были // Бажов П.П. Избранное. – Свердловск : Средне-Уральск. кн. изд-во, 1978. – С. 324.

34 Сабашников М.В. Воспоминания. – М. : Книга, 1988. – С. 200, 202.

35 Daly C. L’Architecture privée au XIXe siécle urbaine et sub urbaine sous Napoléon III: nouvelles maisons de Paris et des environs. – Paris : M. Brune, 1864. – Vol. I. – P. 10.

36 Народы Южной Сибири в коллекциях Омского государственного объединенного исторического и литературного музея. – Томск : Изд-во Том. ун-та, 1990. – С. 178−184.

 

Список иллюстраций

Фото 1. Обложка учебной тетради ученицы Омского женского епархиального училища Зои Гигановой по дисциплине «Теория платья и белья». 1911 г. Из фондов Большереченского историко-этнографического музея. Омская область, п. Большеречье.

Фото 2. «Полоса с начатой работой по канве конгресс, цвета крем, рисунок колокольчики с материалом для окончания». Каталог магазина «Мюр и Мерилиз» (весна и лето 1906 г.).

Фото 3. Начатая вышивка нитками мулине в технике «печатный крест» по нанесённому рисунку (гирлянда из веток вишни с листьями и ягодами). Белое льняное полотно. Артель «Разнопром» Новосибирского горбытпромсоюза. Середина XX века. Частное собрание (Омск).

Фото 4. Сюжетная вышивка простым крестом по голубому сатину для настенной «шитой картины». Выполнена нитками мулине по удаляемой накладной канве с рисунком. Середина XX века. Частное собрание (Омск).

Фото 5. Сюжетная вышивка простым крестом по белой бязи для настенной «шитой картины». Выполнена нитками мулине по удаляемой накладной канве с рисунком. Середина XX века. Частное собрание (Омск).

 

 

Назад к содержанию номера   >>>

 

   

© Сибирский филиал Института наследия. Омск, 2014-2024
Создание и сопровождение: Центр Интернет ОмГУ