2018, № 1

Н.В. Проданик

КНИГА В ПЕТЕРБУРГЕ И СИБИРИ:
круг чтения героев романа «Преступление и наказание»

Аннотация. В статье рассматривается отношение персонажей художественного произведения к чтению и книгам. Изучается тематический спектр текстов, попавших в поле зрения Родиона Раскольникова и Сони Мармеладовой в Петербурге и Сибири, определяется значимый переход героев от «романических» изданий, от брошюр и монографий естественнонаучного содержания – к Евангелию. В область исследования входят художественный мир романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», российская действительность 1830-х – 1860-х годов и сибирский топос, ставший для героев Достоевского местом обретения духовной свободы и ценности любви.

Ключевые слова: круг чтения студента, художественная топология Сибири, книга в Сибири, русская литература XIX в., российская культура второй половины XIX в.

«Сибирские» страницы романа «Преступление и наказание» посвящены изображению начавшегося духовного возрождения героя: он еще не читает, но уже достает из-под подушки «Евангелие». Как говорит рассказчик, Раскольников берет книгу «машинально», и все же теперь его внутреннее «я» не противится евангельскому тексту. На наш взгляд, было бы неверно видеть в этом только отсылку к факту жизни самого автора. Напомним, в Тобольске жены декабристов передали Ф.М. Достоевскому – Евангелие. Как вспоминал сам писатель: «Они благословили нас в новый путь, перекрестили и каждого одели Евангелием – единственная книга, позволенная в остроге. Четыре года пролежала она под моей подушкой на каторге»)¹.

С нашей точки зрения, причин обращения Раскольникова к вере и духовности довольно много: скрыты они и в пространстве каторги – пограничной ситуации жизни (в ней особенно остро звучали метафизические вопросы), обусловлены они были и просторами Сибири (ее бескрайность, природное величие зримо свидетельствовали о грандиозности замысла Творца). Задолго до изгнания Достоевского, декабрист Г.С. Батеньков утвердил: Сибирь – «духовный коридор нашего отечества»². Он полагал, что только здесь человек приходит к вере природно-естественным путем. О родной земле Гавриил Степанович – коренной сибиряк – писал религиозно восторженно: «Красавица наша Томь вседневно ласкает меня своими быстрыми и светлыми струями… О! Как бедна наука в изъяснении красот природы. Она все цепляет мертвыми буквами. Тут, напротив, величие целостности… всеобщее отражение красот вечных, в Боге сущих»³. Действительно, многие ссыльные, переменив свои взгляды в Сибири, настойчиво обратились к Богу, вспомним, к примеру, позднее творчество В. Кюхельбекера, А.И. Одоевского. Причем происходило это на фоне чтения декабристами разнообразных по тематике изданий: им доставлялись художественные и научные тексты, уже в ссылке Кюхельбекер познакомился с завершающими главами романа «Евгений Онегин». Подобную мировоззренческую перемену Ф.З. Канунова объясняла тем, что «пережитое … неминуемо влекло их к отказу от одностороннего общественно-политического ригоризма», духовное «я» требовало самоуглубления и новой попытки решения онтологических проблем⁴.

Предчувствие скорого знакомства с «новою, доселе совершенно неведомой действительностью»⁵ есть и в финале романа у Раскольникова. Оно связано с живым духом евангельского текста, и задача нашего исследования – проследить, как менялся круг чтения героя, каков путь героя к вере и религиозному тексту; понять, означало ли обращение к сакральному тексту коренную перемену в мировоззрении героя?

Начнем с того, что в XIX в. российская и европейская культуры определялись, прежде всего, своей литературо- и, соответственно, книгоцентричностью. В это время существенно расширился круг читателей. Интерес к печатному слову затрагивал все социальные, гендерные и возрастные группы – аристократию и крестьян, мужчин и женщин, людей зрелого возраста и юношество. Особый интерес к чтению сложился в студенческой среде, представителем которой был Родион Раскольников.

Именно студенты (а во второй половине XIX в. это преимущественно разночинцы или выходцы из обедневших дворянских семей) рано сталкивались с материальными трудностями, зарабатывали себе на жизнь частной учительской практикой, писали статьи в журналы, делали переводы. Путь свободного интеллектуального труда, избранный ими, предполагал, что «фундаментом» профессиональной деятельности выступала книга. Студент, действительно, много читал, но в его кругозор попадала, прежде всего, профессионально значимая книга. Практический «крен» чтения вырабатывался еще в студенческие годы: после либеральных реформ 1865 г. увеличилось количество естественнонаучных, экономических кафедр в университетах. Чуть раньше изменилась система научного знания: как полагали преподаватели тех лет, они должны были не только передать ученику «… запас знания, но … и запас умения»⁶. Книжные теории проверялись в химических и биологических лабораториях, а из аудиторий это правило уходило в жизнь. В этой связи жгучая мысль Раскольникова о необходимости проверки теории жизнью, экспериментом (пусть даже преступлением) «родом» из университетских стен.

Анализируя круг чтения российских студентов 1860-х гг., Л. Пантелеев, один из организаторов товарищеской библиотеки Санкт-Петербургского университета, отмечал, что книжные новинки достать было сложно, особенно быстро расходились книги и брошюры на экономические, естественнонаучные (материалистические) и политические темы. Не менее сложно было дождаться своей очереди на переводные, зарубежные издания, а жажда нового, остросовременного знания обуславливала студенческий интерес к журнальным статьям. Авторы журнальных статей и заметок мгновенно реагировали на политические события в Европе, России и тем были особенно дороги студенческому сообществу⁷. Впрочем, вдумчиво читать было некогда. Во второй половине XIX в. забастовки, митинги, аресты вырывают молодежь из повседневной колеи, она забывает свое главное предназначение – учиться, в этих условиях многие мечтают о политической карьере.

Нечитателем в художественном мире романа Ф.М. Достоевского предстает и Родион Раскольников, он говорит: «Это я в последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая…о царе Горохе»⁸ (здесь и далее курсив наш. – Н.П.). На вопросы Мармеладова, касающиеся чтения, Раскольников не отвечает, а между тем Семен Захарович подробно рассказывает о самообразовании и книгах Сони: «Пробовал я с ней … географию и всемирную историю проходить; но как сам был некрепок, да и приличных к тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки …гм!... ну, их уже теперь и нет, этих книжек…»⁹. Читатель узнает, что Соне известны «книги содержания романического»¹⁰, а кроме того, она знакома с «Физиологией» Льюиса (имеется в виду «Физиология обыденной жизни. Сочинение Д.Г. Льюиса»). Последнее из названных изданий входило в круг модного студенческого чтения 1860-х гг., отражало общий интерес эпохи к медицинским вопросам. Напомним, даже русская словесность не избежала этого увлечения «физиологией»: в 1845 г. писатели «натуральной школы» выпустили сборник очерков, объединенных заглавием «Физиология Петербурга».

Иное представление о Соне складывается, если принять в расчет ее тягу к «книгам содержания романического». Во второй половине XIX в. слово «романический» использовалось сразу в нескольких значениях: оно напоминало о жанре романа, намекало на произведение с любовным сюжетом и отсылало к романтическому искусству. Как свидетельствует «Малый академический словарь», все указанные выше значения слова «романический» актуальны для произведений Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, Н.Г. Чернышевского¹¹. Впрочем, разводить семантические акценты нет смысла: в XIX в. жанр романа был повествованием, в первую очередь, о необыкновенной любви, которая встречается только в романтическом мире. Девушки читали и приобретали для собственных библиотек именно любовные романы. В свое время Карамзин восхищался этим жанровым предпочтением российского читателя начала века: «Какого роду книги у нас более всего расходятся? Я спрашивал о том у многих книгопродавцев, и все, не задумавшись, отвечали: "Романы!"». Не мудрено: сей род сочинений, без сомнения, пленителен для большей части публики, занимая сердце и воображение….»¹². Таким образом, спектр чтения Сони в Петербурге – это книги для «сердца и воображения» и немногие книги для ума – сошлемся на Льюиса. Вполне согласуясь с традицией начала века, Соня интересуется текстами художественного содержания, что отличает ее от студентов, которых не занимала «романическая» литература. Впрочем, ценна для девушки еще одна книга – Евангелие, именно Соня по просьбе Раскольникова читает притчу о воскресении Лазаря. Заметим: читает, не читая – ее голос срывается, строчки прыгают перед глазами, но она помнит текст наизусть и видит его «внутренними», духовными очами.

Круг чтения Раскольникова в Петербурге, конечно, иной. Как свидетельствуют первые части романа, бывшему студенту хорошо знакомы тексты, посвященные социальным, экономическим проблемам современности (отметим, что обращение Сони к «романическим» текстам – это анахронизм). В целом читатель второй половины XIX в. был предрасположен к положительному – позитивистскому – чтению. Иначе обстояло дело несколькими десятилетиями ранее: студент-дворянин начала XIX в. отдавал предпочтение тематике философской, идеалистической и с удовольствием вчитывался в труды Канта – тяжелые и объемные фолианты:

Душа героев и певцов,
Вино любезно и студенту:
Оно его между цветов
Ведет к ученому патенту.

Проснувшись вместе с петухом,
Он в тишине читает Канта;
Но день прошел – и вечерком
Он за вино от фолианта.

И каждый день его, как сон,
Пленяя чувства, пролетает:
За книгой не скучает он,
А за бокалом кто ж скучает?

Н.М. Языков¹³

Свободный студент Языкова знает цену дружескому пиру и веселью, духовным исканиям, чтению фолиантов и чувственной любви. Дерптский университет, где в 1820-х гг. учился Николай Михайлович, в русской культуре был на особом положении: приграничный, он оказался открыт всем новомодным веяниям европейской науки, в нем царил дух демократической свободы. Напротив, в 1860-х гг. Петербургский университет переживал не лучшие свои годы. В это время усилилась власть инспекторов, непрерывно повышалась введенная в 1839 г. плата за обучение, ограничивалось поступление юношей из неимущих и непривилегированных семей¹⁴. Судьба Раскольникова – горькое тому подтверждение.

Загнанный обстоятельствами жизни в бытовой капкан, Раскольников не читает идеалистических философских сочинений. Размышляя о судьбе Сони, он вспоминает труд бельгийского экономиста, «отца статистики» А. Кетле «Человек и развитие его способностей. Опыт общественной физики» (книга вышла в Петербурге в 1865 г., к этому году относится и начало действия в романе «Преступление и наказание»). Кетле доказывает, что существует процент людей, обреченных природой на вымирание под действием естественных обстоятельств, и этот процент математически может быть рассчитан.

Интерес к естественнонаучному знанию пытается поддержать в Раскольникове и Разумихин, он предлагает ему переводить «естественнонаучные книжонки»¹⁵ для книгопродавца Херувимова. Иронический оттенок фамилии книгопродавца становится еще более отчетливым, если вспомнить, что Иоанн Златоуст утверждал: «херувим означает … полную мудрость»¹⁶. Но, говорит сам Разумихин, брошюра будет называться «Человек ли женщина» и ее содержание, как и предприятие Херувимова, – сплошное шарлатанство: «… Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат, есть глупее меня! … Вот тут два с лишком листа немецкого текста, – по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек…»¹⁷. И все же эти тексты, изданные Херувимовым, пользуются читательским спросом, «… как расходятся-то!»¹⁸ – восторгается Разумихин. Действительно, русский XIX век читает много, но, увы, неразборчиво.

Как видим, герой в художественном мире романа Достоевского (дополним, и в социальной действительности второй половины XIX в.) окружен позитивистскими настроениями, круг его чтения обращен к проблемам социума, к статистическому знанию. Жажда обновления жизни на основе позитивного знания, немедленное переустройство всего мира – это общий пафос студенческих волнений 1860–1880-х гг. К тому же, настаивают историки, «… профессора так же, как и значительная часть так называемого образованного общества, воспитывают в молодом поколении революционный дух»¹⁹.

Но так ли далек этот революционный дух от духа религиозного? По мнению Т.И. Печерской, (она же, в свою очередь, ссылается на суждения Н.А. Бердяева) позитивизм, русский материализм и революционные устремления в тотальном отрицании пороков социума очень схожи, они объясняются «…неприятием зла, разлитого в мире, а отсюда производна и сама идея построения царства Божия на земле. Другими словами, в религиозном смысле … идет речь об исправлении замысла Творца…»²⁰. Раскольников не читает на каторге Евангелие, он просит книгу у Сони и задает себе вопрос: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления по крайней мере…»²¹.

Материализм и жажда идеального мироустройства – вот полярные суждения Раскольникова о бытии, именно они обуславливают его читательский интерес, в котором обозначены предельные точки – позитивистские труды и Евангелие. В желании переустройства мира и построении новых человеческих отношений эти книги похожи, но Раскольникову важно было отказаться от позитивизма (власти идеи) довериться Евангелию (силе любви). Если «петербургское» чтение призывало Раскольникова к изменению мира извне и насильно – экспериментом, преступлением, то сибирское Евангелие требовало внутреннего изменения самого человека. Каторга для героя Достоевского оказалась, по выражению Г.С. Батенькова, «духовным коридором», ведущим в обновленную жизнь: именно Сибирь, ее просторы, вольное течение сибирской реки открыли Раскольникову одну из главных христианских ценностей – ценность любви.

Примечания

¹ Цит. по: Белов С.В. Федор Михайлович Достоевский : кн. для учителя. – М, 1990. – С. 70.

² Цит. по: Канунова Ф.З. Вопросы историко-культурной концепции Сибири у Г.С. Батенькова (Батеньков как человек фронтира) // Американский и сибирский фронтир : материалы междунар. науч. конф. – Томск, 1997. – С. 201.

³ Цит. по: там же. – С. 202–203.

⁴ Цит. по: там же. – С. 202.

⁵ Достоевский Ф.М. Собр. соч. Т. 5 : Преступление и наказание (далее: Преступление и наказание. – Ред.). – Л., 1989. – С. 575.

⁶ Чумакова Т. Наука в российских университетах (вторая половина XIX в.) // Высшее образование в России. – 2005. – № 2. – С. 107.

⁷ Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. – М., 1958. – С. 160–164.

⁸ Преступление и наказание. – С. 6.

⁹ Там же. С. 19.

¹⁰ Там же.

¹¹ Малый академический словарь [Электронный ресурс]. – URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/mas/60793/романический (дата обращения 23.03.2018).

¹² Карамзин Н.М. О книжной торговле и любви ко чтению в России // Карамзин М.Н. Сочинения. Т. 2 : Критика. Публицистика. Главы из «Истории Государства Российского». – Л., 1984. – С. 118.

¹³ Языков Н.М. Стихотворения. Ч. 2. 1830–1847. Факсимильное воспроизведение издания 1858 г. [Электронный ресурс]. – URL: http://imwerden.de/pdf/yazykov_stixotvorenija_chast2_1858.pdf (дата обращения 23.03.2018).

¹⁴ Яковкина Н.И. История русской культуры [Электронный ресурс]. – URL: http://do.gendocs.ru/docs/index-47009.html (дата обращения 25.03.2018).

¹⁵ Преступление и наказание. – С. 108.

¹⁶ Творения св. отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе. – СПб., 1900. – Т. 6. – С. 751.

¹⁷ Преступление и наказание. – С. 108.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Фадеева М. Русское студенчество: жизненный мир [Электронный ресурс]. – URL: http://gefter.ru/archive/7946 (дата обращения 25.03.2018).

²⁰ Печерская Т.И. Разночинцы шестидесятых годов XIX в.: феномен самосознания в аспекте филологической герменевтики (мемуары, дневники, письма, беллетристика). – Новосибирск, 1999. – С. 33.

²¹ Преступление и наказание. – С. 575.

К содержанию номера   >>>