Научное электронное издание «Культурное наследие Сибири» -

ОБРАЗ СТОЛИЦЫ СИБИРИ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ (1920-е гг.)*

В начале 1920-х гг. И.М. Гревс, один из основателей оригинальной отечественной методики изучения города, писал в предисловии к книге своего ученика и коллеги Н.П. Анциферова «Душа Петербурга», что «образы городов давно уже привлекают умы и энергии тех, кто предан "человечности", ощущает свою связь с humanitas и humana civilitas»¹. Подчеркивая значение попытки Анциферова восстановить образ города как реальной собирательной личности на примере «великого центра, много дорогого для тех, кто чтит русскую культуру», Гревс называет эту книгу хорошей «первой ласточкой» в задуманной серии, посвященной «образам великих культур, лицам, центрам, эпохам и течениям»; его общая оценка результата, достигнутого Анциферовым, включает утверждение о «прекрасно понятом единстве таинственного лика «Северной Пальмиры» на фоне грандиозной истории города «трагического империализма»². Сам же Анциферов скромно указывал: «Не следует задаваться совершенно непосильной задачей – дать определение духа Петербурга. Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести «чувство Петербурга», вступить в проникновенное общение с гением его местности»³. И далее он, опираясь на литературные произведения, на топографию и архитектурный ландшафт города, разворачивал свои представления о Петербурге, принадлежащем к типу тех городов, что «создавались в обстановке уже развитой и сложной культуры, вызванные к бытию общегосударственными потребностями, подобные парку с правильными аллеями, на устройстве которых лежит печать сознательного творчества человека»⁴.

В 1990-е гг. тема города, его культуры, образа, знаков и символов его пространства вновь стала привлекать исследователей. К ней обращаются культурологи, семиотики, литературоведы, искусствоведы, историки. Наш интерес связан с применением различных рабочих моделей для анализа интеллигенции крупного города в 1920-е гг. и, в частности, с конструированием историко-культурологогородоведческой модели. При этом мы считаем необходимым востребование забытого культурологического опыта и методик, являющихся к тому же формой научно-практической рефлексии российской интеллигенции того периода. Одновременно следует учитывать многочисленные новейшие подходы российских и зарубежных авторов к изучению города как определенного Места с особым культурным пространством. Деятельность интеллигенции, особенно художественной, является одним из главных источников, наполняющих это пространство вещами и символами культуры, придающими уникальность городу и закрепленными в соответствующих «текстах». К ним относятся как традиционные письменные (научные и художественные) тексты, так и изобразительные и архитектурные формы, несущие информацию о своем творце и его представлениях об образе «Места». Их представляется целесообразным трактовать, используя функциональное и коммуникативное понимание любого текста, предложенные Ю.М. Лотманом⁵. В то же время анализируемый источник-текст мы рассматриваем как историко-культурологический факт. На первый план выходят знаковость и символичность содержания текста, которые возникают в «тексте» в момент его создания либо осознанно, либо привносятся в виде дополнительной (непрямой) мотивации. Такова, на наш вгляд, информация об изменении планировки города, о конструировании нового городского культурного пространства с помощью памятников, о юбилейных событиях в культуре города. Осмысление этой информации составляет важное звено в раскрыли заявленной темы. Однако в рамках небольшой статьи приходится ограничиваться элементарными, по выражению Ю.М. Лотмана, текстами, содержащими метафоричные характеристики образа сибирской столицы.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что отмеченные признаки изменений в современной исследовательской ситуации усложняют вопрос об арсенале историка-культуролога, в котором в этом случае должно присутствовать несколько ключевых терминов и понятий, носящих междисциплинарный характер. Поясним свою позицию относительно одного из них. Оно вызывает немало дискуссий. Речь идет о понятии «местная культура». Исходя из того, что главным в этом сочетании для нас является «Место», предлагаем воспринимать его как первую неподвижную границу окружающего, фиксированную границу части целого (в данном случае – культурного пространства, культурно-цивилизационного ландшафта (КЦЛ) как пространственной координаты территориально-поселенческого развития культуры). В таком качестве «Место» предполагает субъекта, который причисляет вещь к «Месту». Таковы подходы семиотиков пространства в поисках его смысла. В концентрированном виде суть этих подходов представляют работы Пьера Пеллегрино – президента Международной Ассоциации семиотики пространства с 1992 г.⁶

Итак, мы предлагаем рассматривать «местную культуру» как феномен Культуры Места. Его содержание динамично. Оно отражает процесс насыщения конкретного пространства Места вещами культуры, сотворенными Личностями в данном Месте. Уточним, что участниками этого процесса могут являться и пришлые Личности. Нас интересует культурное пространство и интеллигенция каждого из четырех городов-центров Сибирского края 1920-х гг. – Омска, Томска, Новосибирска и Иркутска. Сложившийся в результате культурно-цивилизационный ландшафт города становится основой для художественной и научной рефлексии, которая фиксирует образ города на тот или иной момент его развития.

Подтверждая правомерность опоры на такое толкование, сошлемся на активно разрабатываемую в 1990-е гг. семиотику пространства российских городов. Подчеркнем, что один из современных российских исследователей – Л.Ф. Чертов – опирается в своих построениях на видение сущности культуры, предложенное П. Флоренским, согласно которому вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства⁷. В центре внимания исследователей оказывается преимущественно пространство столичных центров. Это дает нам возможность в рамках данной статьи остановиться на образе одного из четырех перечисленных выше крупных сибирских городов – Новосибирска, ставшего своеобразной столицей Сибкрая.

Подчеркнем, что для регионального пространства тех лет особо значимым и символичным становится образ «столицы Советской Сибири», изначально конструируемый официальными действиями власти. Это проявляется в отнятии статуса главного города региона у Омска – «белой столицы» и придания этой функции Новониколаевску, несмотря на то что город не имел еще требуемых качеств «столичного» центра. Интересно обратиться к оценкам и представлениям одного из наиболее компетентных создателей архитектурного образа «сибирской столицы» в рассматриваемый период – к наследию ведущего архитектора Сибири А.Д. Крячкова, В его статьях по истории архитектуры Новосибирска отмечены важные детали формирования облика города, судьбу которого определило январское 1921 г. решение Сибревкома. Обратимся вначале к опубликованному тексту⁸. «Достоличный» образ города в представлениях интеллигента-профессионала сводится к примечательной характеристике: «Город возник всего пятьдесят лет тому назад, стихийно развивался без влияния далеких культурных центров. Поэтому Новосибирск не имеет ни исторических памятников, ни прочных архитектурных традиции. Он весь в настоящем, в обещании большого будущего»⁹. Запомним этот образ-символ. К нему можно добавить и такие метафорические уточнения, сделанные далее А.Д. Крячковым: «сказочное превращение уездного города в мощный центр необъятной страны» (выделено нами. – В.Р.). Сравнение публикации с машинописным вариантом статьи, сопровожденным примечанием Крячкова, сделанным от руки и уточняющим дату написания статьи – 1944 г., выявляет еще одну знаковую подробность – автор предпослал разделу «Архитектура советского Новосибирска» эпиграф из стихотворения В. Брюсова «Город»¹⁰.

В напечатанном виде отсутствуют и эпиграф, и заголовок раздела, процитированный выше текст включен в первую часть статьи под названием «Облик дореволюционного Новосибирска». И в том, и в другом вариантах присутствует оценка общего досоветского и «достоличного» вида города: «... море деревянных домов и лачуг с большими базарными площадями и редко разбросанными каменными постройками. Это была большая неблагоустроенная деревня»¹¹. Разумеется, мы учитываем, что оба текста относятся к завершающему периоду превращения сказки в быль с помощью «большевистского стиля работы сибиряков». Однако в исключенном при опубликовании эпиграфе, в самом факте обращения Крячкова к стихам В. Брюсова отражается его представление (характерное для многих архитекторов 1920-х гг.) о будущем образе Новосибирска, в котором доминируют приметы индустриальной цивилизации:

Точное название стихотворения В. Брюсова – «Городу. Дифирамб», и написано оно в 1907 г.¹² Реальность и естественность этого перспективного образа сибирской столицы обосновывается Крячковым еще и специфическими сибирскими особенностями природного ландшафта: «Широкая гладь Оби, необъятные пространства Барабинских степей, упирающихся в высокий правый берег, поросший лесами, требуют в этом месте своего завершения и преодоления пассивного степного пространства в виде мощного городского организма с мостами, дымящимися заводами, куполами зданий»¹³. Активное участие самого А.Д. Крячкова в 1920-е гг. в застройке сибирской столицы разностильными архитектурными сооружениями и тем самым в значительном изменении реального облика города подробно описано в работах известного историка градостроительства в Сибири С.Н. Баландина¹⁴.

Именно за 1920-е гг. Новосибирск становится стараниями представителей разных отрядов интеллигенции, включая и «ответработников» – руководителей управленческих структур, городом-символом Советской Сибири. Особый символический смысл имела акция по переименованию города, завершившаяся юридически 2 марта 1926 г., хотя впервые о такой необходимости заговорили после Февральской революции¹⁵. Эту акцию нельзя расценивать лишь как новосибирский вариант советской «топонимической революции», проходившей во всех сибирских городах-центрах начиная с 1920 г. Не останавливаясь на всевозможных предложениях, имевших идеологическую подоплеку и применимых к любому городу, укажем на знаковый факт. В ноябре 1925 г. председатель Новониколаевского губисполкома А. Ремейко, перенеся дискуссию на страницы главной региональной газеты, поместил в ней свою заметку «Как назвать столицу Сибири?»¹⁶. Даже по названию можно судить о неординарности обсуждаемого вопроса. Это подтверждает ответ в следующем номере газеты, автором которого являлся В. Вегман, один из известных первостроителей Советской Сибири. Он писал, что «пока что имеется старая Сибирь вообще, т. е. Сибирь, оставшаяся нам в наследство от царизма и капитализма. Эта старая Сибирь на наших глазах перестраивается в новую. Центр, откуда исходит строительство новой Сибири, имеет все основания присвоить имя Новосибирск»¹⁷. Таким образом, придание столичной роли предлагалось закрепить присвоением имени, в котором должна была присутствовать эта черта образа столичного города – центра, откуда исходит преобразование всего региона.

Интересно, что при дальнейшем обсуждении звучали предложения учесть этническую специфику Сибири, природного «месторазвития» города. Отметим лишь некоторые из них, исходившие от представителей художественной интеллигенции края. Так, писатель В. Зазубрин отстаивал в качестве органического, хорошо звучащего имя «Обьгород», но примечательно, что его мотивация связывалась с тем самым перспективным образом города будущего, о котором уже шла речь выше. По его мнению, «мощное имя Обьгород (Обь – олицетворение мощи) будет соответствовать мощному росту города, развитию, его значению в Сибири, мощи революции, его создавшей. Обьгород станет синонимом всего революционного, сибирского»¹⁸. Другой писатель, П. Казанцев, извлек вариант имени для столицы края в историческом прошлом, предложил название «Ново-Искер» в память разоренной русскими завоевателями древней столицы и подчеркнул: «Новое название должно быть связано с Сибирью и выражать идею ее освобождения как бывшей царской колонии, но, наряду с этим, оно должно стать символом освобождения сибирских туземцев»¹⁹. Что же касается мнения «от туземцев», то оно может показаться неожиданным, поскольку даже названия «Новосибирск» и «Сибград» связывались участниками дискуссии (среди них назовем известного художника-ойрота Чорос-Гуркина) «с колонизацией, каторгой, угнетением туземных народностей». Их предложение исходило из глубокого политического значения переименования для народов Азии и сводилось к имени «Курултай», означающему «всеинородный съезд для разрешения всех политических, хозяйственных, экономических, бытовых и других вопросов всех народностей Азии»²⁰. При этом подчеркивалось, что это слово, «как символ Интернационала, понятно каждому туземцу». Однако все-таки большинство представителей интеллигенции региона, в первую очередь отряда советских управленцев, склонилось к закреплению в принятом имени образа главного города Советской Сибири. В этом нам видится не только проявление романтики коренных преобразовании, направленных на закрепление контраста двух эпох, разделенных Октябрем. На наш взгляд, здесь присутствует еще и переплетение глубинных ментальных представлении о роли русского государства, его столицы в жизни отдельных регионов и их обитателей с представлениями «профессиональных революционеров, подпольников, политических каторжников», получивших, по заявлению заведующего Сибирским отделом народного образования (СибОНО) Д. Чудинова, «возможность при новой общественной структуре воспитывать личность»²¹. Они составляли в 1920-е гг. значительную часть руководящих кадров Сибревкома, Сибкрайисполкома, городских партийных и советских органов и подведомственных им учреждений.

Обратимся к представлениям середины 1920-х гг. об образе сибирской «столицы», принадлежащим ученому, ставшему на некоторое время советским управленцем, профессору В.Г. Болдыреву. С июня 1926 г. по май 1927 г. он был председателем научно-исследовательского бюро (НИБ) при Сибкрайплане. Ему принадлежит достаточно объемная статья «Столица Сибирского края», опубликованная в журнале «Сибирские огни»²². В ней немало штрихов, раскрывающих реальный облик и метафорический образ Новосибирска. Образ Новосибирска как города будущего заявлен им с первых строк утверждением, что рост этого города «поистине изумителен»; во-вторых, в нем отражается темп жизни новой, послереволюционной Сибири; в-третьих, это «город, который растет». В дальнейшей характеристике города присутствуют более приземленные и практические признаки: «Новосибирск по отношению к территории Сибирского края является почти геометрическим центром. В то же время он является и центром богатого сельскохозяйственного района, отлично связанным естественными и искусственными путями с отдаленным, безлюдным, но богатым севером, с сравнительно густо населенным столь же богатым югом, с земледельческим западом и с хранящим огромные промышленные перспективы востоком»²³.

Констатация потенциала этого города-центра сопровождается у Болдырева весьма примечательным и нетипичным для представителя научно-технической интеллигенции описанием внешнего облика столицы Сибирского края (выделено нами – В.Р.). Прежде чем обратиться к нему, заметим, что обозначение Новониколаевска/Новосибирска в качестве столицы края присутствует в текстах тех лет без оговорок и кавычек как подчеркивание реальности его статуса, в то время как обращение к информации о «прозе жизни» – состоянию коммунального хозяйства и благоустройства, жилищная нужда – явно противоречат мифу о столичности. Так, в докладной записке о планах нового коммунального строительства в городах Сибири на первое десятилетие 1925/35 гг. подчеркивалось катастрофическое положение Новониколаевска, так как «благодаря своему новому положению административного, хозяйственного и торгового центра Сибирского края он вызвал стихийный приток населения, развиваясь американским темпом, <...> но, будучи еще молодым городом и совершенно не приспособленным к роли столицы, он не может ни в коей мере обслужить жилищную нужду этой столицы, тем самым сковывая ее рост и замедляя темп развития»²⁴. Наиболее актуальным для претендующего на столичный облик города в этот момент было определено замощение главных магистралей (непроезжих весной и осенью) и постройка 3 трехэтажных доходных домов, в которых подвалы могли бы использоваться под склады, первые этажи под торговые помещения, а вторые и третьи под номера²⁵. Причем в мотивировке подчеркивалось, что на текущий момент «столичный» город имеет чуть более 100 номеров с количеством коек 100–150 дорогостоящих, без признаков на удобство для приезжающих.

Что же примечательного нашел профессор Болдырев, на что, по его мнению, не может не обратить внимание «всякий внимательный наблюдатель, особенно приезжий посетитель»? В его ответе вновь проступает образ меняющегося города – столицы края: «Она строится, строится лихорадочно, причем строительство это идет по двум направлениям: внутри города при крайне примитивном еще благоустройстве растут прекрасные дома-гиганты, сделавшие бы честь и крупным заграничным пунктам; на окраинах стихийно вырастают домишки-лачуги, землянки, местами почти норы как иллюстрация жилищной нужды в бешено растущем, перегруженном населением городе»²⁶. После детального анализа назревших и острейших проблем городского хозяйства, в котором выделены резкие контрасты между реалиями и «столичными» потребностями (являющимися на самом деле нуждами любого крупного города как, например, отсутствие в столице Сибкрая водопровода и канализации), Болдырев приводит еще один образ видимой им столицы: «Сибирская столица пока еще пыльна и не умыта. Деревянные лачуги даже на центральных улицах местами напоминают выселок «Гусевку». Тем не менее рост города исключительный, и, если темп его сохранится и на ближайшие годы, Новосибирск, действительно, превратится в то, чем он, по справедливости, быть должен»²⁷.

Естественно, что анализ, предлагаемый таким специалистом, как профессор Болдырев, не только не исключает контрастов в развитии облика города, но и не может игнорировать проблемы и черты образа города, вызванные его молодостью по сравнению с такими старыми культурными центрами Сибири, как Томск, Омск и Иркутск. Примечательно, что в позиции ученого, недавно оказавшегося в Новосибирске, уже просматривается представление «столичного интеллигента» о необходимости для Новосибирска и в культурно-просветительной деятельности «занять то руководящее положение, какое создалось для него в области экономики»²⁸. Несмотря на то, что он оценивает многое из ростков культурной жизни в городе весьма противоречиво, практически во всех характеристиках присутствует акцент на то, что в Новосибирске сконцентрировалось все лучшее и перспективное. Здесь «силы наиболее видных писателей и поэтов-сибиряков, ставших сейчас уже крупными именами в литературно-художественном мире»; журнал «Жизнь Сибири», ежемесячник по вопросам политики, экономики и краеведения, – один из лучших провинциальных журналов, «четко и всеобъемлюще отображающий все наиболее крупные вопросы хозяйственно-экономической жизни Сибири»; хотя научно-общественная жизнь «еще взачаточном состоянии», но наиболее молодое из обществ – общество по изучению производительных сил Сибири – взяло на себя инициативу созыва первого краевого научно-исследовательского съезда и т.д.²⁹

В разделе статьи В. Болдырева, посвященном задачам ближайших лет, отмечены практические потребности сибирской столицы, реализация которых необходима для того, чтобы Новосибирск смог выполнить миссию «исключительного по мощности культурного руководящего центра», соответствующего планам раскрытия потенциальных богатств края. Далее обозначены возможные средства для достижения такого качества города, в том числе ставится вопрос о том, чтобы «стихийный, во многом беспорядочный рост города уложить в правильные рамки – перейти в строительстве к плановому хозяйствованию»³⁰. Можно сделать вывод, что к середине 1920-х гг. образ-миф о Новосибирске как столице сибирского края был закреплен в умах научно-технической интеллигенции и соединен в их деятельности с представлениями о стратегии хозяйственного освоения края, разработка которой должна была вестись из своего регионального Центра.

Последний фрагмент статьи профессора-управленца возвращает нас к художественному и фантазийному, по его мнению, описанию недалекого будущего сибирской столицы, когда «из кабины аэроплана, обслуживающего великую воздушную магистраль, соединяющую Европу с Дальним Востоком и Америкой, будет виден город-гигант у пересечения великой водной артерии и железнодорожной сверхмагистрали»³¹. В этом желаемом образе города-гиганта есть детали, указывающие на его специфику, рожденную не столько мечтаниями ученого, сколько, вероятно, прежними его знаниями и впечатлениями о том, каким должен быть столичный город: «От его красиво застроенного центра радиально тянутся утопающие в зелени улицы с густой вереницей весело бегущих трамваев. В центре кипучая жизнь административного и торгового центра: государственные учреждения, биржа, банки, магазины, кафе, клубы, библиотеки, живая людская волна, радиосвязь со всем миром»³².

Естественно предположить, что образы крупных сибирских городов и особенно столицы края в 1920-е гг. не оставляли равнодушными представителей художественной интеллигенции. Зарисовки «красоты деревянного городского зодчества, почти не сохранившегося в центральной России и еще живущего своеобразной жизнью в деревянных городах Сибири», были сделаны еще в 1920–1921 гг. художником и архитектором А.Л. Шиловским в Томске, бывшим в то время руководителем архитектурной секции подотдела охраны памятников искусства и старины Томского губернского отдела народного образования³³. По инициативе Шкловского и, как писал Тихомиров, в значительной мере его силами были обследованы постройки Томска на 3/4; особо ценные протоколы последних осмотров Шкловского были «сплошь покрыты ценнейшими зарисовками большого проникновения в дух и прелесть изображаемых построек»³⁴. Странно, что в недавно появившемся издании томских историков35 нет даже упоминания об этих зарисовках, запечатлевших кружевной образ «Сибирских Афин». О внимании художников к облику Новосибирска свидетельствуют лишь отрывочные сведения. Так, в одном из номеров журнала «Сибирь» за 1925 г. под заголовком «Сибстолица» были помещены наброски художника Никулина, сопровождавшиеся довольно резким комментарием: «Город без истории и традиции»³⁶.

В книге известного сибирского искусствоведа П.Д. Муратова есть интересная деталь, связанная с восприятием членами общества художников «Новая Сибирь», изменившегося в связи с переименованием образа сибирской столицы: «... переименование произвело настолько сильное впечатление, будто город и в самом деле был назван новым именем в честь молодой художественной организации»³⁷. Возможно, это отождествление стало дополнительным стимулом к концентрации художественных сил в Новосибирске, однако оно не привело к появлению отдельной темы города и сибирской столицы в творчестве представителей «Новой Сибири».

Метафорический и символический ее образ мы находим в поэтическом творчестве начиная с середины 1920-х гг. В 1925 г. журнал «Сибирские огни» опубликовал подборку стихов на «городскую тему». Это стихотворения Ларисы Крымской «Улица» и «Три столицы» Нины Изонги³⁸. В первом образ улиц Новосибирска только угадывается:

Это описание мало отличается от образа любого крупного города периода нэпа с его «гримасами».

Второе стихотворение заслуживает отдельного внимания. Молодая поэтесса сравнивает столицу Сибири с Петербургом и Москвой. Участь Петербурга – быть в прошлом, его мощь утрачена. Москва, которая «вся в настоящем», все же еще сохраняет черты средневекового «золотоглавого» духовного центра («Нет, нет, и свечой восковою / Потянет в окно Кремля»).

И на этом фоне символичен самостоятельный и перспективный образ сибирской столицы:

Штрихи новизны в городской культуре олицетворяют в стихах Л. Крымской и Н. Изонги пионеры и октябрята с песнями и барабанами, приходящими на смену колоколам и разгоняющими «ругань и дым».

К концу 1920-х гг. поэт «из молодняка», как его характеризовал в своем докладе на первом съезде Союза сибирских писателей в 1926 г. В. Зазубрин³⁹, Владимир Заводчиков начинает работать над повестью в стихах «Возникновение города». Он включил ее в свой план «литературной пятилетки» и определил свою задачу – рассказать (хроникально) о возникновении и росте столицы Сибири – Новосибирска⁴⁰. В этом же номере журнала приведен отрывок из стихотворной повести В. Заводчикова⁴¹. Образ города строится, как и в уже рассмотренных представлениях интеллигенции, на контрасте старого и нового:

В этом описании присутствует и линия на «очеловечивание» города, которая в те годы входила в методики изучения города как социального организма (начиная от работ упоминавшихся выше И.М. Гревса и Н.П. Анциферова и до рекомендации органов народного образования для школ по комплексу «Город»). Для поэта естественным рубежом между старым и новым является 1921 г.:

Отсюда – исток молодого названья нового города – «Новосибирск».

И в этом образе сибирская столица предстает главным признаком своего мифа – рост, натиск растущих зданий, утверждение индустриальной доминанты городской жизни.

Метафоричность и неуловимость образа столицы к концу 1920-х гг. перестает удовлетворять часть интеллигенции города. Так можно расценить начало ее деятельности по конкретизации своих представлений. В феврале 1928 г. при секции «Человек» Общества изучения производительных сил Сибири создается комиссия по изучению Новосибирска⁴². Помимо практических потребностей, связанных с проблемами перепланировки города и необходимостью выполнять постановление Первого краевого научно-исследовательского съезда о квартальном изучении городов, своевременность начинания мотивируется тем, что Новосибирск очень быстро меняет свои вид и культурное лицо⁴³. Таким образом, ученые и представители «общественности» ощутили опасность, что главный признак столицы может полностью вытеснить представления об исходном образе города. Интересна точка зрения представителя СибОНО Л.В. Ганжинского на задачи новой работы, Их он выделяет три:

По его мнению, изучение Новосибирска имеет интерес не только для Новосибирска, но и широкий практический и научный интерес как пример изучения города, беспримерно быстро растущего»⁴⁴. Еще более важно для нас представление о мотивах начинаемой работы участницы заседания – учительницы Кущ: «Европейская часть СССР должна узнать о Новосибирске истинное положение вещей. Они думают, что столица Сибкрая – деревня. Нужно организовать в Новосибирске базу для остановки и ознакомления с городом предполагающихся из Москвы экскурсий на Алтай и Байкал»⁴⁵. Здесь налицо стремление закрепить сложившийся в регионе образ Новосибирска уже в масштабах всей страны, причем сделать это, демонстрируя новое на контрасте. Одновременно организаторы комиссии в своем обращении к жителям города и разъяснении, зачем и как изучать Новосибирск (автор текста – В. Орлова), подчеркивали, что «пожалуй, ни один город в СССР и тем более в Сибири не испытал таких могучих толчков, какие испытал за свое короткое существование город Новосибирск. Поэтому он так и не похож в своем развитии и диктуемом этому развитию внешнем виде на другие города Сибири со своим маленьким «центром» каменных громад и авто и огромными «окраинами» халуп и землянок»⁴⁶. Итак, под художественный мифологизированный образ необходимо подвести научную базу, К такому решению приходят деятели столичной сибирской интеллигенции. Однако их представления об образе столицы уже сложились и определяли специфику проведения намеченных работ. При их осуществлении следовало исходить из несомненной уникальности сибирской столицы – города, за молниеносный для истории тридцатилетний период жизни сменившего «быт и станционного поселка, и уездного городишки, и города губернского», и города, у которого первое имя «отпало, как ветхая, тесная одежда, но клочья этой одежды еще сохранились и характерно влияют на лик и быт Сибстолицы». Таковы были планы интеллигенции по уточнению и приданию еще большей весомости образу Новосибирска как столицы и такого центра, который должен потом руководить всей хозяйственной и культурной жизнью края⁴⁷.

Взгляд и оценка реального образа Новосибирска «со стороны» принадлежат «главному интеллигенту» Советской России 1920-х гг. – наркому просвещения А.В. Луначарскому, побывавшему в 1928 г. в сибирских городах и опубликовавшему год спустя свои путевые впечатления⁴⁸. Несмотря на то, что к этим материалам уже обращался С.Н. Баландин в 1978 г.⁴⁹, для нас важно сопоставить слишком восторженную, но в значительной степени верно отражающую, по мнению Баландина, общую картину города, зафиксированную наркомом-искусствоведом. Раздел, посвященный Новосибирску, назван у Луначарского «Сиб-Чикаго». Отмечая «сюрпризы» – неожиданные черты в изменившемся облике этой бывшей еще пять лет назад «полу-деревни», Луначарский дал такую неожиданную, но, как нам представляется, точную примету образа сибирской столицы: «Новый город странен, как всегда бывают странны такие меняющие свою шкуру "Чикаго"»⁵⁰. Его странность предстает не только в контрастах и не в стремительном постоянном росте. Относительно роста Луначарский дает и оценки, отличающиеся от восторженных образов, созданных местными интеллигентами: «... вообще стелется необыкновенно широко, периферия его, вероятно, не уступает московской. Домишки, халупки бегут вдаль, не стесняясь пространством. <...> жители приливают в Новосибирск со всех сторон и распирают его»⁵¹. Он уловил и настроения новосибирцев, их стремление закрепить местный образ столицы огромного края. Подчеркивая свое впечатление от городского вокзала, который с переименованием в Новосибирск «приобрел два парадоксальных фланга из камня, но все еще остался оригинальным разве только своей неуклюжестью, заурядным провинциальным вокзалом», А.В. Луначарский отметил, что «в скором времени, как утверждают новосибирцы, на этом месте возникнет громадный железнодорожный центр (выделено – А.Л.), который будет стоить не менее 5 млн рублей, на меньшем новосибирцы помириться не хотят»⁵².

В этом самоощущении своей уникальности и восприятии города со стороны ее обитателей в качестве гигантской столицы, которая, несомненно, должна развиваться и далее только в этом качестве видится нам присутствие уже упрочившегося духа Новосибирска как странного города, реальный ген которого – железная дорога и мост – ушли в тень в его образе, сотворенном в первое десятилетие советского строительства в Сибирском крае. Ядром образа вопреки исторической логики стало административное решение о придании городу новой функции и символической миссии.

¹Анциферов Н.П. «Непостижимый город...». – Л., 1991. – С. 25.

⁵См.: Лотман Ю.М.Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. – Спб., 2002. – С. 158–162; Он же. Культура и текст как генераторы смысла // Там же. – С. 162–168.

⁶См.: Пеллегрино П. Человек и город: пространства, формы и смысл // TheManandtheCity. Spaces, Forms, Meanings. Человек и город, пространства, формы, смысл. Матер. Международного Конгресса Международной Ассоциации семиотики пространства 27–30 июля 1995 г. Санкт-Петербург. – Спб.; Женева; Салоники; Екатеринбург, 3998. – Т. II. – С. 11–23; Он же. Смысл пространства // Семиотика пространства. Сб. науч. тр. Международной ассоциации семиотики пространства / Под ред. А. А. Барабанова. – Екатеринбург, 1999. –С. 69–92.

⁷См., например: Чертов Л.Ф. О пространственной семиотике в России // TheManandtheCity. Spaces, Forms, Meanings. Человек и город, пространства, формы, смысл. Указ. матер. – Т. II– С. 25–41; Евлампиев И.И. Петербург, Москва, Рим: взаимосвязь культурных мифов (город как смыслообразующий центр культуры // Там же. – С . 215–223; Чертов Л.Ф. К семиотике пространственных кодов // Семиотика пространства. Указ. сб. науч. тр. Международной ассоциации семиотики пространства. – С. 93–101; Феномен Петербурга. Тр. Международной конференции, состоявшейся 3–5 ноября 1999 г. во Всероссийском музее А.С. Пушкина / Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. – Спб., 2000.

⁸См.: Крячков А.Д. Архитектура Новосибирска за 50 лет // Архитектура Сибири. Ежегодник Новосибирского отделения Союза советских архитекторов. – 1951. – Июль. – С. 5–24.

¹⁰См.: Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. 2102. Оп. 1. Д. 42, Л. 1, 3, 25.

¹¹ГАНО. Там же. Л. 3; Архитектура Сибири. Ежегодник Новосибирского отделения Союза советских архитекторов. – 1951. – Июль. – С. 11.

¹²См.: Валерий Брюсов. Стихотворения. Лирические поэмы. – Новосибирск, 1980. – С. 142–143.

¹³ГАНО. Ф. 2102. Оп. 1. Д. 42. Л. 25; Архитектура Сибири. Ежегодник Новосибирского отделения Союза советских архитекторов. – 1951. – Июль. – С. 8.

¹⁴См.: Баландин С.Н. Новосибирск. История градостроительства 1893–1945 гг. – Новосибирск, 1978. – С. 59, 71–73, 78, 82–84; Он же. Сибирский архитектор. – Новосибирск, 1991. – С. 94–124.

¹⁵Вегман В. Переименование Новониколаевска в Новосибирск // Сибирские огни. – 1926. – №3. – С. 234–235.

¹⁷Сибирские огни. – 1926. – № 3. – С. 234; курсив В. Вегмана; выделено жирн. нами – В. Р.

²¹Чудинов Д. Кризис социального воспитания и материалистические основы педагогики // Сибирский педагогический журнал. – 1923. – № 1. – С. 8.

²²Болдырев В. Столица Сибирского Края // Сибирские огни. – 1926. – № 5–6. – С. 167–176.

²⁴ГАНО. Ф. 1180. Оп. 1. Д. 433. Л. 2 об. Выделено нами.

³³Тихомиров А.Н. Искусство в Сибири (Томск) // Северная Азия. – 1925. – Кн. 5–6. – С. 171–172.

³⁵Томск. История города от основания до наших дней / Отв. ред. Н.М. Дмитриенко. – Томск, 1999.

³⁷Муратов П. Художественная жизнь Сибири 1920-х годов. – Л., 1974. – С. 76.

⁴²ГАНО. Ф. 217. Оп. 1. Д. 116. Л. 10–12, с двух сторон; Сибирские огни. – 1928. – № 2. – С. 271–272.

⁴⁸Луначарский А.В. Месяц по Сибири. – Л., 1929.

⁴⁹См.: Баландин С.Н. Новосибирск. История градостроительства. – С. 84–85.

⁵⁰Луначарский А.В. Месяц по Сибири... – С. 12–13.

Вернуться к содержанию >>>