А.С. Сенявский, Е.С. Сенявская

ИДЕОЛОГИЯ И ПСИХОЛОГИЯ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ: ДИАЛЕКТИКА ВЗАИМОСВЯЗЕЙ

Идеологическая и психологическая составляющая войн

Война – экстремальная ситуация для общества и власти, выявляющая их способность к мобилизации сил, к противостоянию другой силе, стремящейся сломить волю или даже уничтожить народ и страну. Народ в войне проверяется на жизнеспособность, а власть – на компетентность, эффективность и силу. В условиях тяжелых военных испытаний, в противостоянии врагу наряду с материальными факторами (военно-экономический потенциал, демографические ресурсы, технологический уровень производства и т.д.) огромную, а подчас и решающую роль играют факторы «идеальные», то есть общественное сознание.

Общественное сознание представляет собой сложное, многоуровневое явление, тесно связанное, взаимозависимое с существующими общественными отношениями, характеризующееся как относительной стабильностью, так и динамичными процессами. В его структуре выделяются такие уровни, как обыденное и теоретическое сознание, социальная психология и идеология. Для теоретико-идеологического (в отличие от обыденно-психологического) уровня свойственно весьма четкое разграничение форм общественного сознания, среди которых выделяются религия, политическая идеология, мораль, правосознание, искусство, наука и философия. Наиболее древняя форма общественного сознания – религия – является формой мистического сознания, мораль и правосознание – нормативно-регулирующими формами в этической и правовой сферах, искусство – эстетической, философия и наука – познавательными формами.

В массовом сознании переплетаются элементы социальной психологии, мировоззренческие и нравственные установки. При этом оно представляет собой синтез явлений, уходящих корнями в национальные традиции, в обыденную жизнь людей, с идеологическими установками, целенаправленно формируемыми структурами власти. Особое значение эта вторая составляющая приобрела в условиях сталинского режима.

Идеология как система воззрений и идей, формирующаяся теоретическим путем, отражает специфику конкретного общества и выражает социально-групповые интересы (классов, этнических круп и т.д.) Идеология представляет собой систему идей, ценностей, норм, идеалов и содержательных установок, выражающих социальные интересы. Она является той частью общественного сознания, которая выражает его систематизированный, основанный на теоретических обобщениях аспект. Основными каналами распространения идеологии в обществе, внедрения ее в массовое сознание, являются институты воспитания, образования и средства массовых коммуникаций. Идеология выступает важнейшим средством ориентации социального поведения и инструментом побуждения к активным социальным действиям.

Идеология является именно системой, а потому имеет свою структуру. Она включает философские, политические, экономические, правовые, нравственные, религиозные и другие взгляды, определяющие отношение к действительности. Идеология имеет социальный характер, то есть отражает мировоззрение и положение определенных социальных групп в конкретном обществе.

Идеология выполняет социально-мобилизующую функцию, формулируя долговременные цели социальной группы, пути их достижения и направляя ее действия.

Обыденная психология имеет глубокие этносоциокультурные корни, а также отражает повседневную практику людей. В ней обычаи, традиции, этно-социо-групповые и семейные установки переплетаются с чувствами, настроениями, мыслями, побуждениями, привычками, интеллектуальные аспекты связаны с эмоциональными. На этом уровне идеи и взгляды людей имеют эмпирический характер. Психология больших групп людей – этнических, социальных и т.д. – имеет отличия, иногда очень существенные. Особенности истории конкретной страны и нации накладывают отпечаток на психологию населения.

Таким образом, идеология представляет собой ценностно-смысловую часть сознания, выполняющую мобилизующую функцию, тогда как психология – ее эмоционально-волевую основу противостояния смертельному врагу.

В условиях войны особое значение имеет моральный дух армии, в формировании которого важную роль играет совокупность факторов: убежденность в справедливом характере войны, вера в способность государства отразить нападение врага при всех трудностях и даже временных неудачах, наличие духовных и нравственных ценностей, ради которых солдаты готовы отдать свою жизнь. «…Высокое моральное состояние войск, – как отмечает английский военный психолог Норман Коупленд, – это средство, способное превратить поражение в победу. Армия не разбита, пока она не прониклась сознанием поражения, ибо поражение – это заключение ума, а не физическое состояние»¹. В масштабных, судьбоносных для страны войнах, – добавим мы, – это еще и моральное состояние общества (Первую мировую войну Российская империя проиграла именно потому, что произошло разложение морального состояния общества, а затем и падение морального духа армии). Но именно взаимосвязь идеологических и психологических факторов формирует моральный дух армии и общества страны, находящейся в состоянии войны, их моральное состояние. Именно идеология и психология (в их тесной взаимосвязи) из всех элементов и уровней сознания советского народа имели решающее значение для противостояния агрессии немецко-фашистских оккупантов и их сателлитов.

В Великой Отечественной войне человеконенавистнической идеологии германского нацизма противостояла советская идеология, со всеми свойственными ей особенностями, психология советских народов, оборонявших свою землю, противостояла психологии захватчиков.

Идеологическая и психологическая составляющая в любой войне теснейшим образом взаимосвязаны. Целью любой войны является Победа, а достичь ее невозможно без определенного морально-психологического состояния населения страны в целом и ее армии в особенности. При этом и народ, и армия должны быть убеждены в своем, прежде всего, моральном превосходстве над противником, и, разумеется, в конечной победе над врагом. Все это относится не только к умонастроениям, но и к области собственно массовых настроений, чувств народа. Однако, как можно заметить, смысловое содержание этих психологических явлений принадлежит к сфере идеологии. Поэтому любая морально-психологическая подготовка к войне, а также обеспечение определенного морального духа в ее ходе, осуществляются прежде всего идеологическими средствами и инструментами. Война всегда сопровождается комплексом пропагандистских акций с обеих сторон, которые подчеркивают справедливый характер ведения войны своей стороной, стараются опираться на психологию общества, на массовые настроения, в значительной мере влияя на них.

Важнейшим направлением подготовки к войне является пропаганда ее официальной мотивации. Каждая война имела свое идеологическое оформление, своеобразную идеологическую мотивацию, которая могла выражаться как в официальном определении войны высшими политическими и идеологическими институтами, так и в непосредственных лозунгах, используемых в пропагандистской работе в войсках.

В полной мере все это относится и к взаимодействию массового сознания советских людей с идеологией в период Великой Отечественной войны, в том числе участников непосредственной вооруженной борьбы с врагом. Однако, ситуация этой войны имела огромную специфику, особенно если соотнести ее с ситуацией Первой мировой войны, вполне сопоставимой по значимости для судеб страны, по масштабам и степени напряжения сил, которые потребовались от народа и государства (ее тоже власть провозгласила Великой и Отечественной войной, по аналогии с 1812 г., и И.В. Сталин, вероятно, при определении новой войны использовал обе эти ассоциации; правда, Первая мировая, с легкой руки большевиков, вошла в советскую историографию под именем «империалистическая»). Вместе с тем, во многом, в том числе и в решающих обстоятельствах, ситуации были «зеркальны». В отличие от Первой мировой войны, Великая Отечественная: началась, да и продолжалась в условиях гораздо более неблагоприятных для России: сработал и фактор «внезапности» нападения страны, с которой существовал договор о ненападении; Россия не имела времени для осуществления мобилизации и выдвижения войск к границам; у СССР не было столь далеко выдвинутых на Запад, к границам Германии, территорий (польские земли), как у Российской империи; за кайзеровской Германией не стоял военно-экономический потенциал почти всей оккупированной Европы, как за гитлеровской; фашистская Германия до 1944 г. по-настоящему не воевала на два фронта, вынужденная распылять свои силы, а тяжесть боевых действий не распределялась примерно поровну – на Западе, где воевали англо-французские союзники, и на Востоке, а концентрировалась на Востоке; техническое и организационное превосходство противника еще не имело такого значения и в определенной степени уравновешивалось численным перевесом царской армии; хотя ход военных действий характеризовался переменным успехом, складываясь для России не вполне удачно, но не был столь катастрофичен, как начальный период войны для СССР; тяжелые поражения начала Великой Отечественной войны, при всем патриотизме армии и народа, не могли не иметь деморализующего влияния на страну, тогда как в начале Первой мировой патриотический подъем в стране укреплял моральный дух армии; тогда как самым слабым звеном Красной Армии было среднее и низшее управленческой звено – частью из-за репрессий, частью по другим причинам, в царской армии служил кадровый офицерский корпус (впрочем, достаточно быстро «выбитый)». Общими были технические и организационно-управленческие недостатки в армии: плохая связь, боязнь инициативы и т.д.

В целом же, ход войны, шедшей уже два с половиной года, очень непростой для Российской империи, к началу 1917 г. вполне позволял надеяться на успешное ее завершение. Однако империя рухнула – именно под военным бременем, развалившись «изнутри», война не сплотила народ, общество, армию перед вражеской угрозой, а, напротив, расколола их. Но в чем были причины?

Одна из главных – слабое идеологическое обеспечение войны. В обеих войнах большинство в армии составляли крестьяне, как правило, малограмотные, и уж во всяком случае, с узким кругозором. Но в Первую мировую они не понимали ни причин, ни смысла, ни целей войны. Лозунг «За Веру, Царя и Отечество» был слишком абстрактен, не объяснял причин войны, а предлагаемые объяснения были не понятны и не могли удовлетворить неразвитый крестьянский ум. Не читать же было солдатам лекции по геополитике. В большинстве своем они до войны даже не слышали про Сербию и «братьев-славян», за которых им теперь почему-то приходилось умирать, и солдаты приходили к выводу, что воюют и умирают по прихоти царя². В Великой Отечественной войне классовые иллюзии о «братском германском рабочем классе» растаяли в первые же дни войны, власть оперативно «перестроилась», и причины, смысл и цели войны были обозначены верховной властью ясно и четко. Они затрагивали жизненные интересы каждого советского гражданина, и были доведены до каждого солдата. Вопрос стоял ребром: победить или умереть, в «лучшем» случае – оказаться порабощенным, на положении «недочеловеков».

В военное время противниками, как правило, ведется информационно-психологическая война, в том числе с использованием любых внутренних противников, подрывных элементов, оппозиционеров и т.п. Демократические свободы в условиях войны – непозволительная роскошь. Они используются вражеской агентурой и внутренними противниками власти для дискредитации режима, его ослабления, антивоенной агитации, распространения пораженческих настроений и паники, и т.д. Николай IIэту войну «вчистую» проиграл, а Сталин выиграл.

Особое значение имеет авторитет власти, и его ограждение от любых попыток дискредитации. Против Николая IIиспользовался широкий арсенал информационно-психологических средств: сальные анекдоты, шутки, распускались слухи, часто не имеющие ничего общего с реальностью. Но и сам император «подавал поводы»: предметом «информационных атак» были роль Распутина при дворе, иностранное («немецкое») происхождение императрицы, невысокая компетентность Николая IIкак государя. Отсюда слухи о заговорах при дворе, государственной измене на самом верху, порочности императрицы, слабости императора и т.д. Особенно старались российские либералы, рвавшиеся к власти и действительно устраивавшие заговоры против Николая II, от членов Государственной Думы и части генералитета до членов императорской фамилии. Поводом для подозрений в измене и вредительстве было широкое представительство лиц немецкого происхождения на государственной и военной службе, причем подавляющее их большинство служили «верой и правдой» Российской империи. Однако поиск «немецких агентов» как источника многочисленных неудач на фронтах перерастал в негативное отношение к царскому режиму в целом. Недовольных и оппозиционно настроенных в качестве наказания нередко направляли в действующую армию, еще более подрывая ее боеспособность.

Ничего подобного и быть не могло в сталинском СССР. Решающее значение имели как ясная политика в чрезвычайных условиях войны (по обеспечению внутренней безопасности, информационно-психологическому и идеологическому воздействию на все категории общества и армии), так и институты ее проведения. Чрезвычайно важное значение имели развитые институты контроля над армией и обществом, которых и в помине не было у царской власти. Речь об идеолого-пропагандистских институтах (партия, комсомол, разветвленная система общественных организаций, в армии – сначала комиссары, а позже – политработники – с одной стороны, органы госбезопасности, они же – карательные институты, – с другой). Правительственные установки с самого начала войны переводились в ясные, чеканные формулы и лозунги, которые обычно формулировались И.В. Сталиным и доводились до сведения каждого бойца, а в тылу – до каждого гражданина. «Наше дело правое, – победа будет за нами!» – убеждало народ в справедливом характере войны со стороны СССР и внушало уверенность в неизбежности Победы. «Все силы народа – на разгром врага!» «Все для фронта, все для Победы», – было смыслом мобилизации народа в советском тылу. «Смерть немецким оккупантам» – было установкой для бойцов Красной Армии.

Огромную роль играло радио, пресса, кинофильмы, с разной степенью оперативности и разными средствами доносившие пропагандистские установки до населения. Всемерно «пестовался» и оберегался авторитет руководителя государства – И.В. Сталина, не часто «являвшего себя народу», но каждое такое «проявление» было весомым и символическим. Он сам превратился в символ мудрого вождя народа, противостоящего грозному врагу. Его авторитет укреплялся не только с каждой победой, но и поведением в ситуациях смертельной опасности. Например, когда Сталин не уехал из Москвы, несмотря на то, что существовала реальная угроза взятия столицы противником. «…Тот факт, – сообщал в Лондон представитель Британской военной миссии в Москве генерал М. Макфарлейн, – что Сталин, являющийся поистиненациональным героем, и его ближайшее окружение не оставили Москву в дни кризиса, значительно усилил позиции правительства»³.

Авторитет партии укреплялся направлением на наиболее опасные участки фронта сотен тысяч коммунистов, а также массовым вступлением в ряды партии бойцов в боевых условиях.

Тотальный контроль обеспечил пресечение не только действий вражеской агентуры в армии и в тылу, но и подавление  любой нелояльности к власти, любых оппозиционных настроений, а не только малейших действий. Причем нелояльность подавлялась не только в зародыше, но и даже «превентивно». Настроения всех категорий населения и военнослужащих постоянно отслеживались, анализировались, малейшие «отклонения» жестоко карались (наказывали за политический анекдот, нарушения дисциплины, проявление недовольства начальством и т.д.). В документах не зафиксировано целенаправленных действий против центральной власти и лично Сталина, тем более что его авторитет в годы войны и в армии, и в народе был очень высок.

К превентивным мерам следует отнести и определенную часть репрессивной политики. Многим заключенным с «политической окраской» с началом войны прибавляли сроки. Из общества «изымались» и изолировались (в тюрьмы, лагеря, на поселение) потенциально опасные и «подозрительные» категории, «группы риска», недовольные и т.д. Власть учла опыт Первой мировой, и выслала определенные этнические группы, в том числе немцев Поволжья, в отдаленные регионы. У власти не было ни времени, ни сил «прицельно» отлавливать лиц, причастных к подрывной деятельности, и она пошла антидемократичным, но наиболее простым и надежным путем – депортировала всю группу населения, относимую к категории «повышенного риска». (Аналогичным образом действовали США против граждан японского происхождения, хотя на их территории боевые действия не велись). Как бы к этому ни относиться, но эти действия ограничили социальную базу антиправительственной деятельности. Демонстративное наказание ряда национальных групп, значительная часть которых участвовала в антиправительственных действиях и была замешана в пособничестве оккупантам (несмотря на то, что многие представители этих групп честно служили Отечеству, многие проявляли героизм на фронтах, имели боевые, в том числе и высшие награды) также находилось в русле этой политики, антидемократичной, но в военных условиях действенной и эффективной.

Такая политика дала свои результаты и в тылу, и на фронте. В отличие от Первой мировой нигде не наблюдалось организованной антиправительственной деятельности, антивоенной агитации, и уж тем более ничего подобного «братанию», получившему распространение к 1917 г. Конечно, решающую роль в данном случае играл совершенно иной характер войны нацистской Германии против СССР, направленной не просто на захват территорий, но на массовое истребление советских людей представителями «высшей расы», на массовый террор. В Великую Отечественную войну политическими структурами на фронте и в тылу целенаправленно формировался образ врага с соответствующими качествами, а основным смыслом всей политической работы, и особенно пропаганды, являлось разжигание чувства ненависти к врагу. При этом формальное разделение между немцами и фашистами не имело принципиального значения: в сознании армии и общества они были почти тождественны. Лозунг «Убей немца» был прост и ясен, и выражал именно то, что требовалось от каждого бойца на фронте.

Советская идеология «социального равенства» сыграла еще одну положительную роль, создав соответствующую обстановку в Красной армии, где не было глубоких социальных, кастовых и тем более сословных различий между рядовыми и офицерским корпусом, как в армии царской. Во время Первой мировой войны взаимное отчуждение и недоверие между солдатами и офицерами в конечном счете вылилось в раскол армии, в массовые расправы над офицерами, в неподчинение и разложение войск. Общность социального происхождения и зыбкость положения командиров Красной Армии, несших на себе основную ответственность, переживших недавно массовые репрессии и чистки офицерского корпуса, готовых за малейшую оплошность в любой момент попасть в штрафбаты, – все это и многое другое создавало более благожелательную, можно сказать, братскую атмосферу отношений между командным и рядовым составом, особенно на передовой.

В целом, несмотря на просчеты, допущенные в начале войны, которые стоили стране огромных людских, территориальных и материальных потерь и привели почти в безнадежную ситуацию, сталинскому режиму удалось переломить ход событий и стабилизировать ситуацию. И огромную роль в мобилизации сил народа на победу сыграли идеологический фактор, целенаправленная мощная политическая работа в войсках и в тылу, опиравшиеся на народную психологию и эффективно ее использовавшие. Все основные решения принимались лично И.В. Сталиным при совете с его ближайшим окружением (им же избираемым и формируемым), тогда как партия выступала инструментом мобилизации. Им же вырабатывались и основные изменения в идеологическом курсе, весьма быстро поменявшего классовую революционно-космополитическую тональность на патриотическую, ясную и понятную всему населению в условиях военной опасности и адекватную ситуации.

Трансформация советской идеологии в период Великой Отечественной войны

В демократическом обществе возможно сосуществование нескольких основных идеологий с еще более многочисленными вариациями по ключевым аспектам мировоззрения. Формирование в ХХ в. государств с монополией на власть одной массовой партии, как это произошло в Советской России, утвердило монопольное положение также и одной идеологии. Она имела разные названия, отражавшие различные ракурсы ее самопрезентации: марксистско-ленинская, пролетарская, советская, социалистическая, коммунистическая, «единственно научная» и т.д. Самоназвание «марксистско-ленинская» означало ее теоретическую основу и ядро, «пролетарская» – классовый характер и ту социальную категорию, интересы которой она официально якобы отражала, «советская» – указывало на государственный характер идеологии СССР, «социалистическая» и «коммунистическая» – на социальную сущность основных ценностей и целей; «научная» – противопоставляло эту идеологию всем остальным, как имеющим ненаучный, субъективный характер. За этими самоназваниями стояла определенная реальность, хотя, естественно, они отнюдь не были полностью ей адекватны.

Советская идеология действительно носила глубоко классовый характер, черпала свои идеи и понятия в трудах Маркса, Энгельса и Ленина, хотя весьма избирательно, в соответствии с интересами и пониманием стоявших в конкретный исторический период у власти лидеров и идеологов. Она декларировала цели строительства социализма и коммунизма, классовый подход был системообразующим в этой идеологии, провозглашавшей как одну из ключевых ценностей победу мировой пролетарской революции. Эту идеологию характеризуют такие философские основы, как материализм в его марксистской трактовке, идеи классовой борьбы и «диктатуры пролетариата», принятие социального насилия как основного инструмента достижения целей, преимущество классовых ценностей над национальными, пролетарский интернационализм, отрицание частной собственности, воинствующий атеизм, и др.

В советское время в идеологическом оформлении войны большую роль стали играть социально-революционные мотивы, тесно связанные с доктринальными установками марксизма и коммунистической идеологией в широком смысле. Однако, несмотря на то, что в мотивации этих войн обычно присутствовала и терминология, являвшаяся отзвуком идеи мировой революции, за большинством из них стоял, прежде всего, собственно государственный интерес.

Вместе с тем, хотя сущность советской идеологии сохранялась, ее содержание отнюдь не оставалось неизменным. Так, за два десятилетия, к началу 1940-х гг. произошло смещение акцентов с одних элементов идеологии на другие. Например, идеи мировой революции постепенно отошли на второй план, возобладала концепция о возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране, а мировое революционное и пролетарское движение, при сохранении прежней фразеологии, стало рассматриваться как инструмент обеспечения государственных интересов СССР. Влияла на идеологию и текущая политическая конъюнктура. Так, активная антифашистская пропаганда начала-середины 1930-х гг. была свернута с момента сближения СССР и Германии летом 1939 г.

В самые первые дни войны реакция населения в тылу в целом соответствовала тем пропагандистским штампам, которые были выработаны в предвоенный период, и не соответствовали драматизму ситуации. Бравые песни и кинофильмы создавали образ непобедимой Красной Армии, которая запросто, за неделю-другую сокрушит любого противника. Конечно, неудачи в советско-финляндской войне несколько поколебали этот радужный образ, однако и она в конце концов закончилась результатом, которого добивался СССР. Весьма сильным фактором, работавшим на этот оптимистичный стереотип, было продвижение советских границ на запад – по всей линии от Балтийского до Черного морей (присоединение прибалтийских республик, западных Украины и Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины).

Поэтому весьма распространенной реакцией на агрессию Германии стали шапкозакидательские настроения. Руководителей противника многие советские граждане сочли за безумцев: «На кого полезли, совсем, что ли, с ума сошли?! Конечно, немецкие рабочие нас поддержат, да и другие народы поднимутся. Иначе быть не может!» Не было недостатка в радужных прогнозах. «Я так думаю, – говорил один из рабочих металлического завода в Ленинграде, – что сейчас наши им так всыплют, что через неделю все будет кончено...» – «Ну, за неделю, пожалуй, не кончишь, – отвечал другой, – надо до Берлина дойти... Недели три-четыре понадобится»⁴. Однако эти иллюзии, также как и надежда на то, что немецкий пролетариат не будет воевать против Страны Советов, против своих классовых братьев, развеялась в первые же дни войны.

Конечно, высшее руководство было гораздо больше, чем рядовые граждане, осведомлено о реальном положении дел. Однако и оно не представляло себе в полной мере всей тяжести и перспектив разворачивавшихся событий.

Отрезвление произошло очень быстро. Сведения, поступавшие с фронтов, свидетельствовали о страшной опасности, нависшей не только над советским государством, но и над всем народом. Враг оказался не только коварен, но и очень силен и беспощаден. Так что всем стало ясно, что предстоит схватка не на жизнь, а на смерть, которая коснется каждой семьи и каждого гражданина.

Власть, прежде всего в лице самого Сталина, четко осознала всю значимость и всю опасность начавшейся схватки с фашистской Германией. Стратегический просчет, допущенный в определении времени и условий начала войны, сделал эту схватку еще более драматичной. В такой войне и государство, и народ могли выжить и победить лишь при предельной мобилизации и напряжении всех сил.

Поэтому с самого начала власть обратилась к гражданам своей страны, откровенно заявив о всей сложности ситуации. Уже в первом обращении Советского Правительства к народу, сделанном 22 июня 1941 г. заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР и наркомом иностранных дел В.М. Молотовым, была проведена параллель между начавшейся войной и событиями 1812 г., объявлены цели войны – «за родину, за честь, за свободу», прозвучали ключевые лозунги – «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», а сама война была провозглашена Отечественной⁵. Затем, в выступлении И.В. Сталина 3 июля был подчеркнут ее особый, патриотический характер. «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной, – говорилось в нем. – Она является не только войной между армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма»⁶.

«Содержательная» эволюция идеологического оформления войны происходила постепенно, но очень быстро. Классовые лозунги вытеснялись из пропагандистского лексикона государства, заменяясь патриотическими. Не случайным после тяжелых поражений начала войны было обращение Сталина к национальным чувствам русского народа, ранее попиравшимся идеологическими догматами: духовные силы были призваны спасти положение там, где оказались недостаточными силы материальные. Так, весьма необычным оказалось соединение в одной речи Верховного Главнокомандующего на параде Красной армии 7 ноября 1941 г. старых русских и революционных советских традиций и символов: «Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»⁷.

Начало Великой Отечественной войны обозначило период существенной трансформации советской идеологии, вызванной угрозой существованию советского государства и сформировавшейся системы, а вследствие этого – необходимостью мобилизации дополнительных внесистемных ресурсов. В области массового сознания эти ресурсы лежали за пределами господствовавшей идеологии, которая вынуждена была либо инкорпорировать их в свой состав, одновременно ассимилировав их в соответствии со своими общими системными принципами, либо самой мимикрировать под эти ресурсы, инсценировав замещение старых элементов на новые, с последующим отказом от инноваций, когда угроза системе ушла в прошлое. Обе тенденции предполагали перенесение акцента с классовости на государственно-патриотические идеи, с «пролетарского интернационализма» на национально-государственные ценности, обращение к историческим национально-государственным традициям, национальному самосознанию и религиозному сознанию. Если в первые дни войны еще сохранялись классовые иллюзии и надежда на помощь германского пролетариата, то вскоре даже ключевой пропагандистский лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был вытеснен лозунгом «Смерть немецким оккупантам!» Именно осознание масштабности и драматичности войны заставила власть отодвинуть в сторону марксистские идеологические постулаты, и еще в выступлении 3 июля 1941 г. устами Сталина назвать войну против фашистской Германии всенародной, Великой и Отечественной. Именно смертельная угроза для страны, государства, народа в драматический период, когда враг стоял у стен Москвы, в речи на параде Красной армии 7 ноября заставила Сталина вспомнить героические события и имена из тысячелетней русской истории.

Основным механизмом внедрения идеологических формул, вырабатывавшихся «на высшем уровне», в массовое армейское сознание, являлись средства партийно-политической и агитационно-пропагандистской работы в войсках. При этом постоянно осуществлялся контроль за настроениями в армейской среде, «обратная связь», позволявшая как корректировать действия политико-пропагандистского аппарата, повышать эффективность его воздействия, так и устранять «возмутителей спокойствия», отслеживать и пресекать нежелательные настроения. И здесь политические органы тесно взаимодействовали с карательными – СМЕРШем, Особым отделом, военным трибуналом и т.д.

Важнейшими средствами агитационно-пропагандистской работы в войсках, обеспечивавшими соединение идеологического оформления войны с массовой психологией, являлись лозунги. При этом особую роль играли лозунги-символы, призванные внедрить в сознание советских людей ключевые ценности и модели поведения. Так, основополагающим символом, имевшим одинаковую значимость на всем протяжении войны, являлся лозунг «За Родину! За Сталина!» До сих пор он остается одним из главных аргументов приверженцев «отца народов»: «С этим именем мы ходили в бой, с этим именем умирали!» Вряд ли можно усомниться в искренности этих слов. Но необходимо понять, как именно это происходило, откуда возник лозунг, кто и почему выкрикивал в бою ставшую легендарной формулу? Ответ на эти вопросы мы находим в политдонесениях: «Среди коммунистов и комсомольцев были распределены боевые лозунги, которые должны были выкрикиваться в момент атаки. Выйдя скрытно в район сосредоточения, подразделения охватили дугой расположения противника. По сигналу атаки роты стремительным броском с возгласами “За Сталина”, “За Родину”, “Смерть немецким оккупантам”, преодолевая проволочные заграждения и минные поля, ворвались в окопы противника... При выполнении боевой задачи личный состав проявил беззаветную храбрость, мужество и отвагу»⁸. Выкрикивание лозунгов в бою являлось одной из форм партийно-политической работы в войсках. В качестве недостатков такой работы отмечались «случаи, когда коммунисты, находившиеся около агитаторов, провозглашавших лозунги, не подхватывали их и не делали достоянием своих соседей»⁹.

Пропагандистское происхождение мифа, в соответствии с которым оценка военной, полководческой роли Сталина воплотилась в призыве «За Родину, за Сталина!», подчеркивает писатель Василь Быков: «В атаках сплошь и рядом звучали иные восклицания, – пишет он. – Хотя, как это было заведено, провозглашатели лозунгов и выкриков обычно назначались накануне, на комсомольских и партийных собраниях, откуда эти лозунги и перекочевывали во фронтовую печать. Но выкрикивали ли их на деле, того установить не представляется возможным, так как невозможно было расслышать»¹⁰. Солидарен с ним и Вячеслав Кондратьев, утверждая, что на фронте крики «За Родину, за Сталина!», которыми подбадривали бойцов политруки, парторги и комсорги, принимали за обычные, знакомые еще с довоенных времен политические лозунги, а потому, «повторяя первую часть, не всегда и не все тянули вторую, заменяя ее простым “ура”, понимая, что два эти понятия несоизмеримы, что идти на смерть можно лишь за Родину, но не за какого-то одного человека, кем бы он ни являлся»¹¹. Ясно одно: знаменитая формула возникла не «по инициативе снизу», а целенаправленно насаждалась идеологическими структурами. Впрочем, не будем обобщать: культовые настроения во время войны усилились, и многие люди были предельно искренними, выкрикивая эти слова. Авторитет Сталина в годы войны и в армии, и в народе был очень высок, и не без основания. Не только вся военно-политическая власть в стране концентрировалась в руках Верховного Главнокомандующего, но и само его имя превращалось в символ, олицетворявший концентрированную волю нации в лице ее вождя. И как бы ни относиться к просчетам и даже преступлениям сталинского режима, следует констатировать: ни один высший руководитель страны ни до, ни после И.В.Сталина не мог и не может претендовать на звание «вождя народов», а Сталин имел для этого все основания. Не случайно Шарль де Голль в своих мемуарах, оценивая деятельность Сталина в годы Великой Отечественной войны, писал: «В эти дни национальной угрозы Сталин, который сам возвел себя в ранг маршала и никогда больше не расставался с военной формой, старался выступить уже не столько как полномочный представитель режима, сколько как вождь извечной Руси»¹².

Смена идеологических акцентов проявлялась не только в вербализированной форме: в речах, лозунгах, пропагандистских клише. Она, можно сказать, овеществлялась в различных вариантах. Были учреждены воинские награды, носившие имена прославленных русских полководцев и флотоводцев: ордена Александра Невского, Суворова, Кутузова, Нахимова, медаль Ушакова. Солдатский орден Славы и по своему статусу, и по внешнему оформлению (наличию георгиевской ленточки) стал аналогом дореволюционного Георгиевского креста. Еще 18 сентября 1941 г. приказом Наркома Обороны СССР Сталина ряд дивизий за боевые подвиги были переименованы в гвардейские, им были вручены особые гвардейские знамена¹³ Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 г. для личного состава РККА были введены новые знаки различия – погоны¹⁴.

Введение формы, напоминающей дореволюционную, возвращение золотых погон вместе со словом «офицер» являлось весьма символичным изменением отношения к русским воинским традициям (хотя бы их внешнего атрибута) и к русскому офицерству¹⁵. Характерно, что оно совпало с периодом разгрома фашистов в Сталинградской битве. Не случайно этот нововведение, став внешним знаком явного перелома в ходе войны в пользу советских войск, нашло существенный отклик в массовом сознании. Согласно агентурным данным органов госбезопасности, реакция военнослужащих на введение новых знаков различия была в основном одобрительной. Считали, что введение погон поднимет авторитет и роль командного состава, укрепит дисциплину, заставит войска «соблюдать честь русского военного мундира», напомнит о победах русского оружия¹⁶. Вместе с тем, многие уловили и эту внешнюю знаковость преемственности с дореволюционной армией, и определенную искусственность подобной меры. Так, один из командиров в личной беседе сказал о погонах: «Было время, когда мы их ненавидели, а теперь решили по образцу старой армии надеть их... Старый офицер русской армии был культурнейший человек, а наши – это просто срамота». А другой полковник заявил: «Теперь упрекать старых (царских) офицеров не в чем, и отношение к ним изменится, т.к. сейчас все будут офицерами. Только почему-то не прибавили слово “господин”...». А один из красноармейцев заметил: «Двадцать пять лет боролись против золотопогонников, кричали: “Долой золотопогонников!”, а теперь снова начинают вводить погоны и возвращаемся к старому...»¹⁷.

Поворот в отношении офицерства и старых воинских традиций нашел отражение также в искусстве и литературе, где еще недавно карикатурно изображали и клеймили «золотопогонников», противопоставляя их пролетарским героям Гражданской войны. В новых произведениях, в том числе кинокартинах, люди, носящие офицерскую форму, стали изображаться реалистично, обрели человечность и даже положительные черты. Командный состав советских войск был объявлен «носителем лучших традиций русского офицерства»¹⁸. Конечно, во многом это были всего лишь внешние атрибуты, наложившиеся на принципиально иную историческую ситуацию: советский комсостав в течение двух десятилетий воспитывался во вражде к русскому офицерскому корпусу, имел полярное ему мировоззрение, и вряд ли можно говорить о непосредственной, реальной преемственности. Но обозначенный властью поворот имел принципиальное значение.

В мае 1943 г. было принято решение о роспуске Коминтерна, что было сделано во многом под давлением западных союзников, но, вместе с тем, отражало фактический провал идеологии пролетарского интернационализма: мир был расколот мировой войной, в которой пролетариат фашистских государств воевал против первой страны «пролетарской диктатуры».

Однако на протяжении войны национальный аспект советской идеологии, в том числе и в отношении к врагу, в первую очередь к немцам, существенно менялся. Если в самые трудные для СССР дни войны от лозунгов интернационализма перешли к откровенному призыву «Убей немца!», и на уровне агитационно-пропагандистской работы в войсках он оставался актуальным вплоть до заключительного этапа войны, то в «большой политике», ориентированной на имидж СССР за рубежом и перспективы послевоенного устройства, была более адекватной фраза из Приказа Наркома Обороны № 55 от 23 февраля 1942 г.: «...гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остается»¹⁹.

В конце войны, когда советские войска вступали на чужую, в том числе германскую территорию, второй подход стал особенно актуальным: требовалось радикально переломить антинемецкие настроения в войсках, настрой на месть немецким оккупантам, сыгравшие свою положительную роль на прежних этапах войны, подчеркнуть значение освободительной миссии Красной Армии по отношению к другим народам Европы, и идеи интернационализма вновь постепенно реанимируются. В апреле 1945 г. были предприняты специальные пропагандистские акции и командные директивы, направленные на изменение отношения войск к населению Германии. Так, 14 апреля в газете «Правда» начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров выступил с критикой Ильи Эренбурга «за антинемецкий характер его статей», в которой немцы изображались как «единая колоссальная шайка», а 20 апреля вышла Директива Ставки Верховного Главнокомандования, в которой требовалось изменить отношение к военнопленным и гражданским немцам на более гуманное²⁰.

Другим аспектом идеологической трансформации стала область религиозного сознания. После длительной полосы воинствующего атеизма, церковных погромов, массового закрытия церквей и преследования духовенства начался трудный и постепенный процесс нормализации отношений с Православной Церковью. В первый же день войны 22 июня 1941 г. глава Православной Церкви в России митрополит Московский и Коломенский Сергий, обратившись к своей пастве, благословил всех православных на защиту Родины. «Православная наша Церковь, – говорилось в обращении, – всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг»²¹.

Поддержка армии и государства Русской Православной Церковью не ограничивалась проповедями и благословением на борьбу с оккупантами. Так, в январе 1943 г. глава Церкви призвал к пожертвованиям на танковую колонну имени Дмитрия Донского, причем в стороне от этого дела не осталось ни одного храма, ни одной церковной общины. Государство, в свою очередь, постепенно меняло политику в отношении церкви: уже не препятствовало верующим отмечать церковные праздники, не закрывало более православные храмы и приходы. 4 сентября 1943 г. в Кремле Сталин встретился с иерархами Русской Православной Церкви, пойдя навстречу в решении важных вопросов церковной жизни: об избрании патриарха, открытии храмов и духовных учебных заведений, возобновлении церковных изданий, снятии ограничений на деятельность религиозных общин и расширении прав духовенства. Для взаимодействия правительства и церкви при Совнаркоме СССР был создан Совет по делам Русской православной церкви. В сентябре 1943 г. был образован Священный синод, а митрополит Сергий был избран Патриархом Московским и всея Руси. Был освобожден ряд находившихся в заключении священнослужителей. По словам уже цитировавшегося митрополита Иоанна, И.В. Сталин, высоко отозвавшись о патриотической деятельности Православной Церкви, настолько положительно и радикально решил все вопросы, поставленные иерархами, что это принципиально изменило положение Православия в СССР²². Происходила определенная нормализация отношений и с рядом других конфессий.

В этом контексте следует отметить, что смещение акцентов на патриотические мотивы затронуло, помимо области классовых отношений, и национальные. Советский патриотизм в устах Сталина и его окружения все больше приобретал не только государственный оттенок. Если в начале войны Сталин говорил, что фашизм ставит своей целью восстановление царизма и власти помещиков, а также разрушение национальной культуры и государственности народов Советского Союза, перечисляя почти все титульные нации²³, то в дальнейшем он все чаще обращается именно к русскому народу, к его традициям, героическим событиям и историческим символам, а после разгрома фашистской Германии в одном из выступлений, особо отмечая жертвенность, стойкий характер и терпенье русского народа, поднимает тост за его здоровье «...потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза»²⁴.

Таким образом, одним из важнейших итогов Великой Отечественной, помимо всех стратегических, геополитических и других результатов, стало существенное изменение официальных идеологических постулатов. «Знаменитый сталинский тост на победном банкете – «за великий русский народ» – как бы подвел окончательную черту под изменившимся самосознанием власти, сделав патриотизм наряду с коммунизмом официально признанной опорой государственной идеологии»²⁵, – анализируя изменения внутренней политики советского государства в период войны, отметил уже в 1994 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн.

Идеологический фактор и морально-психологическое состояние армии и общества

Безусловно, ключевым для морально-психологического состояния войск в условиях войны является формирование определенных ценностных установок (любовь к Отечеству, патриотические чувства, воспитываемые еще в мирное время), представлений о справедливом характере и целях войны, убеждений в правоте и силе своей армии. Но формирование определенного отношения к своей стране, к войне, ее характеру и целям не является единственными направлениями идеологической, политико-воспитательной работы, осуществляемой в войсках и влияющей на их морально-психологическое состояние. В конкретных боевых условиях решающее значение могут приобретать другие идеолого-психологические аспекты: отношение к врагу, к своей армии и к товарищам по оружию, к опасностям и тяготам войны, к союзникам, к гражданскому населению других стран и т.д., причем нередко они оказываются элементами взаимосвязанной системы представлений, ценностей, психологических установок, действующих взаимосвязанно и взаимозависимо.

Без чувства боевого товарищества, коллективизма, взаимовыручки, являющихся позитивными идейно-психологическими качествами в отношении к своей армии и к товарищам по оружию вообще невозможно говорить об армии как эффективном общественном институте. В русской армии эти качества культивировались традиционно, могли изменяться лишь акценты в их идеологическом оформлении (например, воспитание «советского коллективизма» и т.п.). Для отдельных видов вооруженных сил, родов войск и конкретных боевых профессий значение этих качеств было особенно велико. Так, особое «чувство локтя», от которого зависела слаженность в боевых действиях, эффективность и, в конечном счете, вероятность выживания, требовалось экипажам летчиков, танкистов, морякам, особенно подводникам, разведчикам, десантникам и др.

Столь же «универсальный» характер имели общепсихологические качества, формируемые в отношении к опасности и тяготам войны: мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию, и др. Здесь действовали обычные для всех армий инструменты воздействия командования на личный состав: с одной стороны, поощрение позитивных качеств (за смелость и находчивость в бою, спасение командира и т.п. – боевые награды; популяризация позитивных образцов поведения в конкретных ситуациях; создание индивидуальных и коллективных символов, олицетворявших поощряемую модель поведения, и т.д.); с другой стороны, – осуждение и наказание за следование негативным формам поведения (за трусость, паникерство, отступление без приказа, сдачу в плен, дезертирство и т.п. – позор, военный трибунал, штрафной батальон и т.д.). От войны к войне менялись преимущественно конкретные формы или названия поощрений и наказаний, но суть их оставалась прежней.

Более дифференцированным было отношение к врагу. Это чрезвычайно важная мотивационно-психологическая область, напрямую влияющая на характер и ход боевых действий. Очевидно, что отношение к врагу должно быть негативным. «Общей во всех воюющих странах стороной патриотизма в военное время является проецирование на враждебную страну, ее народ и правителей всевозможных негативных стереотипов, причем в самой доходчивой и упрощенной форме»²⁶. Но здесь опасны и недооценка, и переоценка противника. По отношению к нему у личного состава армии и населения должно сформироваться сложное и противоречивое сочетание чувств – ненависти и презрения одновременно.

Недооценка сил врага приводит к шапкозакидательским настроениям, результатом которых может стать неадекватный уровень готовности к противоборству. Такие факты имели место накануне и в начале Великой Отечественной. Без определенного уровня ненависти к врагу вряд ли возможно эффективное ведение войны, а ненавидеть слабого врага сложно.

С другой стороны, переоценка сил врага в сочетании с недооценкой собственных может привести к паническим настроениям. Поэтому традиционным идеологическим инструментом, наряду с воспитанием ненависти, является воспитание презрения к врагу. Средством такого воспитания и пропаганды является сатирическое, карикатурное изображение врага, которое было широко распространено. В Великой Отечественной войне сатирическое изображение врага было важным средством «принизить» сильного и жестокого противника, которого были все основания бояться, и таким образом внушить своей армии уверенность в собственных силах, в способность победить (Гитлер в карикатурах Кукрыниксов был самым популярным персонажем).

Особое значение могло приобретать отношение к гражданскому населению противника – в тех случаях, когда боевые действия велись на чужой территории. Как правило, задачей армейского командования на вражеской территории являлось поддержание дисциплины в войсках, предотвращение ненужных эксцессов в отношении мирных жителей (насилия, мародерства и т.п.) и, как следствие, морального разложения своих солдат. Однако проблема, как правило, осложнялась другой задачей – обеспечить безопасность собственных войск во враждебном окружении. Нередко ситуация усугублялась тем, что трудно или даже невозможно было отделить гражданское население от вооруженного врага.

Отношение к союзникам на фронтах Великой Отечественной имело второстепенное значение, поскольку соприкосновение с ними имело локальный и по времени ограниченный характер (при поставках по Лендлизу в Северных конвоях и на Дальнем Востоке, а также в самом конце войны, на территории Европы). При этом во Второй мировой войне в отношениях СССР с другими членами Антигитлеровской коалиции сохранялись отголоски враждебности и недоверия вследствие собственно предвоенной международной ситуации. Во второй половине 1930-х гг., когда явно назревал новый мировой военный конфликт, будущие союзники СССР не раз проявляли как открытую враждебность, так и коварство в тайной дипломатии. В советской пропаганде на определенном этапе Англия выступала не менее вероятным противником, чем фашистская Германия. К тому же в ходе самой войны союзники давали веские основания усомниться в своей надежности, в течение нескольких лет откладывая открытие «второго фронта». Не менее важными были и классовые стереотипы, внедренные в сознание советских людей за два предвоенных десятилетия, согласно которым капиталистические державы могли восприниматься только как временные союзники СССР против общего врага, а в будущем могли рассматриваться как вероятные противники. Не способствовала формированию целиком положительного образа союзника и советская пропаганда, которая, с одной стороны, вполне объективно подчеркивала затягивание с открытием «второго фронта», а с другой, – все же преуменьшала реальную помощь союзников по ленд-лизу, сводя ее преимущественно к продовольственным поставкам. Кстати, в конце войны, когда советские войска уже брали штурмом Берлин, в разговорах между собой солдаты не исключали возможности «дальнейшего похода на Европу» – против нынешних союзников, любить которых было особенно не за что²⁷.

Итак, идеологический фактор в войне не только смыкался и переплетался с психологическим, но нередко оказывался ведущим: от сильной, «грамотной» идеологической мотивации войны, от интенсивности и точности «политико-воспитательной работы» напрямую зависело морально-психологическое состояние войск. Его недоучет способствовал поражению и вел к нему даже при наличии достаточного военно-стратегического потенциала.

Смертельная опасность, нависшая над страной с началом Великой Отечественной войны, привела в действие глубинные психологические механизмы, которые не раз в российской истории спасали страну, находившуюся на краю пропасти. Произошел подъем всех моральных сил народа, оказались задействованы его вековые традиции, готовность к самоотверженности, самоотречению и самопожертвованию во имя спасения своей страны. Феноменальным явлением в истории стал массовый героизм, который проявляли не сотни и тысячи, а без преувеличения можно сказать – миллионы людей. Героическим был не только воинский подвиг на фронтах, но и самоотверженный труд миллионов людей в тылу.

Закономерным (и традиционным) было создание в самые трудные дни войны народного ополчения. Конечно, можно критически относиться к вопросу об эффективности использования такого рода слабо обученных формирований в современной войне, однако фактом является мощный патриотический подъем, который, несомненно, повлиял на перелом в трагическом для страны ходе событий. Приведем лишь один, достаточно типичный документ – заявление рабочего московского машиностроительного завода Ф.В. Денисова от 8 июля 1941 г.: «Мне 50 лет. Я здоров и бодр. Я участник вооруженного восстания 1905 г. Участвовал в империалистической войне, громил немцев. Был добровольцем в Красной гвардии, в Октябрьской революции выступал против юнкеров. В боях у Красных казарм был ранен. Но сейчас мои раны зажили. Я могу защищать советскую землю и крепко постою за Советскую власть. Прошу зачислить в ряды добровольцев»²⁸.

Широко были распространены коллективные заявления работников предприятий и учреждений, студентов вузов и старшеклассников с просьбой отправить их на фронт. О большом размахе патриотического подъема свидетельствует создание в конце июля 1941 г. по инициативе трудящихся Фонда обороны.

Почти на всем протяжении Великой Отечественной, при неоднократном неблагоприятном для СССР развертывании событий на фронтах, общее морально-психологическое состояние в основном оставалось достаточно высоким, сохраняя ту патриотическую тональность, которая была задана еще в начале войны. Несомненно, весьма существенную роль в этом сыграла корректировка официальных идеологических формул, сместивших акценты с идеи классовой борьбы на национально-государственное единство в противостоянии агрессору, – на единство власти, армии и народа²⁹.

* * *

Взаимодействие идеологических и психологических факторов в Великой Отечественной войне, как, собственно, и сама война, представляет собой уникальное явление в мировой истории. Вероятно, только кумулятивный эффект от взаимодействия мобилизующей советской идеологии и мобилизационного потенциала психологии народа мог спасти страну в почти безнадежной, катастрофической ситуации начала войны, помог выстоять в многолетнем противостоянии чрезвычайно сильному, беспощадному и фанатичному врагу. При этом идеология должна была, и претерпела, резкую трансформацию, задвинув на задний план классово-космополитические установки и переориентировавшись на национально-государственные, патриотические.

В целом, элементы трансформации идеологии, которые имели место в период Великой Отечественной войны, выполнили свою задачу, обеспечив мобилизацию народа на сопротивление агрессору, достаточно прочное единство фронта и тыла даже в самый трудный период войны, когда ни огромные потери, ни временные поражения не смогли поколебать доверие народа к власти. Уже после войны в выступлении на приеме в Кремле в честь командующих войсками 24 мая 1945 г. Сталин признал, что у правительства было немало ошибок и моментов отчаянного положения в 1941–1942 гг., когда армия отступала, но «...доверие русского народа к Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом...»³⁰.

Конечно, идеологические подвижки, произошедшие в годы Великой Отечественной войны, не изменили сущности советской идеологии как системы, а лишь приспособили отдельные ее элементы к требованиям времени. Некоторые из них были преимущественно конъюнктурными, поверхностными и временными. Причем, ряд из нововведений продержался только до смерти И.В. Сталина. В дальнейшем были и рецидивы воинствующего атеизма, и хрущевский период «коммунистической романтики», когда произведения искусства опять заполонили пролетарские герои Гражданской войны. И главное, партия, из инструмента мобилизации на исполнение властных решений, принимаемых лидером государства, превращается в коллективный бюрократический орган, принимающий решения на всех уровнях, а идеологические догматы «марксизма-ленинизма» вновь становятся важнейшим фактором, влияющим на все стороны жизни страны. Вместе с тем, патриотическая полоса советской истории, начатая героическим подъемом народного духа в Великой Отечественной войне, осознанная и признанная властью, в том числе в идеологических формах, настолько глубоко вошла в сознание народа, что повлияла на всю последующую эволюцию советского общества.

Примечания

¹ Коупленд Н. Психология и солдат. – М., 1960. – С. 22.

² См.: Брусилов А. Мои воспоминания. – М., 1963. – С. 82–83.

³ «Русские могут жить без хлеба». Повседневная жизнь в СССР в течение второй мировой войны глазами американских и британских дипломатов // Союз. – 1991. – №5.

⁴ Цит. по: История Отечества: Люди, идеи, решения. Очерк истории Советского государства. – М., 1991. – С. 258.

⁵ Правда. – 1941. – 23 июня.

⁶ Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. – М., 1952. – С. 15.

⁷ Там же. – С. 40.

⁸ Центральный архив министерства обороны РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 52. Л. 17.

⁹ Там же. Д. 58. Л. 403, 427.

¹⁰ Быков В. Так что же сделали с Победой? // Комсомольская правда. – 1990. – 29 сентября.

¹¹ Кондратьев В. Не только о своем поколении. Заметки писателя // Коммунист. – 1990. – № 7. – С. 113.

¹² Полководцы: сб. – М., 1995. – С. 62.

¹³ Кузьмичев А.П. Советская гвардия. – М., 1969. – С. 41–42.

¹⁴ Сталинградская эпопея: Материалы НКВД СССР и военной цензуры из Центрального архива ФСБ РФ. – М., 2000. – С. 451.

¹⁵ Волков С.В. Русский офицерский корпус. – М., 1993. – С. 310.

¹⁶ Сталинградская эпопея. – C. 366.

¹⁷ Там же. – С. 367–368.

¹⁸ См.: Волков С.В. Указ. соч. – С. 310.

¹⁹ Сталин И.В. Указ. соч. – С. 46.

²⁰ Великая Отечественная война. 1941–1945. – М., 1999. – Кн. 4. – С. 18, 275.

²¹ Цит. по: Москва военная. 1941–1945. Мемуары и архивные документы. – М., 1995. – С. 45–46.

²² См.: Полководцы. – С. 81.

²³ Сталин И.В. Указ. соч. – C. 13.

²⁴ Там же. – C. 196.

²⁵ См.: Полководцы. – С. 81.

²⁶ См.: Отечественная история. – 1998. – № 4. – С. 187.

²⁷ См.: Самойлов Д. Люди одного варианта. (Из военных записок) // Аврора. – 1990. – № 2. – С. 89.

²⁸ Правда. – 1941. – 8 июля.

²⁹ Подробнее см.: Сенявский А.С. Советская идеология в годы Великой Отечественной войны: стабильность и элементы трансформации // Сторiнки военноi iсторii Украiни. Збiрник наукових статей. – Киiв, 2002. – Випуск 6. – С. 16–19.

³⁰ Сталин И.В. Указ. соч. – С. 196–197.

Вернуться к содержанию >>>